Марина Цветаева о Германии (выдержки из дневника 1919 г.)
Во мне много душ. Но главная моя душа — германская. Во мне много рек, но главная моя река — Рейн. Вид готических букв сразу ставит меня на башню: на самый высший зубец! (Не буквы, а зубцы. Zacken [зубцы] — какое великолепие!) В германском гимне я растворяюсь.
Lieb Vaterland, magst ruhig sein [“Люби отечество и можешь быть спокойным”].
Вы только прислушайтесь к этому magst, — точно лев — львенку! Ведь это сам Рейн говорит: Vater Rhein! [Рейн-батюшка!] Как же тут не быть спокойным?!
Когда меня спрашивают: кто ваш любимый поэт, я захлебываюсь, потом сразу выбрасываю десяток германских имен. Мне, чтобы ответить сразу, надо десять ртов, чтобы хором, единовременно. Местничество поэтов в сердцах куда жесточе придворного. Каждый хочет быть первым, потому что есть первый, каждый хочет быть единым, потому что нет второго. Гейне ревнует меня к Платену, Платен к Гёльдерлину, Гёльдерлин к Гёте, только Гёте ни к кому не ревнует: Бог!
— Что вы любите в Германии?
— Гёте и Рейн.
— Ну, а современную Германию?
— Страстно.
— Как, несмотря на...
— Не только не смотря — не видя!
— Вы слепы?
— Зряча.
— Вы глухи?
— Абсолютный слух.
— Что же вы видите?
— Гётевский лоб над тысячелетьями.
— Что же вы слышите?
— Рокот Рейна сквозь тысячелетия.
— Но это вы о прошлом!
— О будущем!
Франция для меня легка, Россия — тяжела. Германия — по мне. Германия-древо, дуб, heilige Eiche [священный дуб] (Гёте! Зевес!). Германия — точная оболочка моего духа, Германия — моя плоть: ее реки (Ströme!) — мои руки, ее рощи (Heine!) — мои волосы, она вся моя, и я вся — ее!
Edelstein. — В Германии я бы любила бриллиант. (Edelstein, Edeltrucht, Edelmann, Edelwein, Edelmuth, Edelblut [драгоценный камень, дивный плод, аристократ, живительная влага, великодушие, благородная кровь...)
А еще: Leichtblut. Легкая кровь. Не легкомыслие, а легкокровие. А еще: Übermuth: сверх-сила, избыток, через-край. Leichtblut и Übermuth — как это меня дает, вне подозрительного “легкомыслия”, вне тяжеловесного “избытка жизненных сил”.
Leichtblut и Übermuth — не все ли те боги? (Единственные.) И, главное, это ничего не исключает, ни жертвы, ни гибели, — только: легкая жертва, летящая гибель!
A Gottesjungling! [юный бог!] Не весь ли Феб встает в хороводе своих любимцев!
A Urkraft [первобытная сила], — не весь ли просыпающийся Хаос! Эта приставка: Ur! Urquelle, Urkunde, Urzeit, Umacht [первобытный источник, древний акт, древние времена, древняя ночь].
Urahne, Ahne, Mutter und Kind
In dumpfer Stube beisammen sind...
[Прародитель, предок, мать и дитя
В глухом пространстве объединены...]
Ведь это вечность воет! Волком, в печной трубе. Каждая такая Urahne — Парка.
Drache и Rache [Дракон и Месть] — и все “Nibelungenlied” [“Песнь о Нибелунгах”]!
“Немцы — мещане”... Нет, немцы — граждане: Bürger. От Burg: крепость. Немцы — крепостные Духа.
Мещанин, гражданин, bourgeois, citoyen [буржуа, гражданин], y немцев же — неделимо — Bürger. Для выявления же понятий мещанства, буржуазности — приставка klein: klein-bürgerlich [маленький: мещанский].
Может ли не быть отдельного слова для основной черты нации? Задуматься.
Мое вечное schwärmen [увлекаться, мечтать]. В Германии это в порядке вещей, в Германии я вся в порядке вещей, белая ворона среди белых. В Германии я рядовой, любой.
Притеснен в Германии только притесняющий, т. е. распространяющийся — внешне — за указанный ему предел, пространственный ли, временной ли. Так, например, играя в своей комнате на флейте позже 10 часов, я распространяюсь за предел временной, установленный общежитием, и этим тесню соседа, в самом точном смысле стесняю (укорачиваю) его сон. — Умей играть молча! —
Мне, до какой-то страсти равнодушной к внешнему, в Германии просторно.
В Германии меня прельщает упорядоченность (т. е. упрощенность) внешней жизни, — то, чего нет и никогда не было в России. Быт они скрутили в бараний рог — тем, что всецело ему подчинились.
In der Beschränkung zeigt sich erst der Meister,
Und das Gesetz nur kann uns Freiheit geben.
[В самоограничении познается лишь мастер,
И лишь закон дает нам свободу]
Ни один немец не живет в этой жизни, но тело его исполнительно. Исполнительность немецких тел вы принимаете за рабство германских душ! Нет души свободней, души мятежней, души высокомерней! Они русским братья, но они мудрее (старше?) нас. Борьба с рыночной площади быта перенесена всецело на высоты духа. Им здесь ничего не нужно. Отсюда покорность. Ограничение себя здесь для безмерного владычества там. У них нет баррикад, но у них философские системы, взрывающие мир, и поэмы, его заново творящие.
Сумасшедший поэт Гёльдерлин тридцать лет подряд упражняется на немом клавесине. Духовидец Новалис до конца своих дней сидит за решеткой банка. Ни Гёльдерлин своей тюрьмой, ни Новалис своей — не тяготятся. Они ее не замечают. Они свободны.
Германия — тиски для тел, и Елисейские поля — для душ. Мне, при моей безмерности, нужны тиски.