banner


Новости       |       Проекты       |       Фото-видео       |       Полезное       |       Награды       |       Форум       |       Реклама на сайте
Регистрация    Вход    Форум    Поиск   Newsletters    FAQ











 Страница 2 из 2 [ Сообщений: 36 ] На страницу Пред.  1, 2



Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 04 дек 2011, 16:45 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 11 мар 2010, 08:03
Новичок
Участий в СП:3
Сообщения: 12778
Откуда: Новостройка
Баллы репутации: 63
я все жду, када про Галу напишут, та еще тема  :)

_________________
Выставка "Волшебные сны" в музее Аксакова: 18 апреля -8 июня

Выставка Back in the USSR

мой блог LizarD's Art


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 04 дек 2011, 19:54 
Не в сети
королева
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 22:52
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:104
Сообщения: 4803
Откуда: Уфа, Черниковка
Баллы репутации: 51
Такие хорошие рассказы :)

Фифа, а можно в первом посте собрать про кого написано и указать №поста ?  _pioner_ (интересно, можно ли еще и ссылку на конкретный пост делать _tututu_

_________________
Возможно все, ты только попробуй! .


Последний раз редактировалось Estrella 04 дек 2011, 20:50, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 05 дек 2011, 20:50 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 11 мар 2010, 08:03
Новичок
Участий в СП:3
Сообщения: 12778
Откуда: Новостройка
Баллы репутации: 63
ЗАБЕЛА-ВРУБЕЛЬ Надежда Ивановна (1868-1913)

Изображение

Выдающаяся русская оперная певица Н.И. Забела-Врубель (урожд. Забела) родилась 20 марта (1 апреля) 1868 года в Ковно (ныне Каунас). Она происходила из старинного рода, известного на Украине с начала XVI века: из поколения в поколение его представители получали дворянство не по праву наследования, а за военную службу. В XIX веке фамилия Забела (Забила, Забелло – начертание ее могло быть различным даже по отношению к одному и тому же лицу) обретает известность в художественных кругах России, чему положил начало Виктор Николаевич Забела (1808-1869), двоюродный брат деда певицы – украинский поэт, на тексты которого М.И. Глинка написал две песни.

Дед певицы – Петр Иванович Забела (1791-1873) – не мешал своим детям заниматься искусством. Его младший сын – Пармен Петрович Забела (1830-1917) – был талантливым скульптором, автором портретов Т.Г. Шевченко, Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева, Салтыкова-Щедрина и др. Старший сын, Иван Петрович Забела (1827-1903), отец будущей певицы, в гимназические годы неплохо рисовал. Впоследствии, вынужденный по материальным соображениям поступить на государственную службу, он продолжал интересоваться живописью, музыкой и способствовал разностороннему воспитанию своих дочерей – Екатерины и Надежды. Позже он послужил М.А. Врубелю прототипом для известного панно «Богатырь» (1899). Старшая из его дочерей, Екатерина (1858-1918), училась в Киевском музыкальном училище по классу известного преподавателя фортепиано Г.К. Ходоровского. Мыслящая, одаренная девушка стала женой художника Николая Ге. Известны два ее портрета кисти Н.Н. Ге (1879 и 1880), она была также изображена в его картине «Милосердие» (1880). Что касается Надежды, она с десяти лет (с 1878 года) училась в Киевском институте благородных девиц, который окончила в 1883 году с Большой Серебряной медалью. Здесь же она получила и начальное музыкальное образование у выдающегося педагога и музыканта Н.В. Лысенко. Надя с детства мечтала петь, и институт благородных девиц ещё более укрепил её желание.

В 1885 году Н.И. Забела поступает в Петербургскую консерваторию, в класс тонкого вокального педагога профессора Н.А. Ирецкой. «Для искусства нужна голова», - говорила Наталья Александровна Ирецкая. Для решения вопроса о приеме она прослушивала кандидаток у себя дома, подробнее знакомилась с ними. Вот что пишет Л.Г. Барсова: «Вся палитра красок строилась на безукоризненном вокале: чистый тон как бы бесконечно и беспрерывно течет и развивается. Формирование тона не сковывало артикуляцию рта: „Согласные поют, не запирают, а поют!“ – подсказывала Ирецкая. Самым большим недостатком она считала фальшивую интонацию, а форсированное пение рассматривалось как величайшее бедствие – следствие неблагополучного дыхания. Ирецкая учила: „Надо уметь держать дыхание, пока вы поете фразу, - легко вдохните, подержите диафрагму, пока поете фразу, чувствуйте состояние пения“. Уроки Ирецкой Забела усвоила идеально…»

Н.И. Забела всегда много училась искусству. Сценическое мастерство она проходила у И.И. Палечека, некоторое время брала уроки пения у Ю.Н. Вишневецкой. Ее дебют на оперной сцене состоялся 18 декабря 1888 года. Исполнение партии Натальи в консерваторской постановке «Опричника» было настолько блестящим, что сам П.И. Чайковский отметил её дарование. Участие в студенческом спектакле «Фиделио» Бетховена 9 февраля 1891 года на сцене Панаевского театра обратило внимание специалистов на молодую певицу, исполнившую партию Леоноры. Петербургская критика отнеслась к ней благожелательно. «Биржевые ведомости» писали: «Конечно, молодой артистке придётся ещё много поработать и усовершенствовать себя, так как в пении и игре её ещё есть недочёты, особенно в умении держаться на сцене. Но и теперь уже молодая артистка выказывает горячность исполнения и чувство…» Все критики отметили «хорошую школу и музыкальное понимание», «сильный и хорошо поставленный голос».

После окончания консерватории в 1891 году Надежда уезжает за границу. По приглашению А.Г. Рубинштейна она совершает концертную поездку по Германии, с успехом выступает в Берлине, Дрездене и других городах. В 1892 году из Германии она отправляется в Париж – совершенствовать вокальное искусство у знаменитой Матильды Маркези. Через год она вернулась в Россию, начала сценическую карьеру в Киеве, в оперном театре И.Я. Сетова. Там она исполняет партии Недды («Паяцы» Леонкавалло), Елизаветы («Тангейзер» Вагнера), Микаэлы («Кармен» Бизе), Миньон («Миньон» Тома), Татьяны («Евгений Онегин» Чайковского), Гориславы («Руслан и Людмила» Глинки), Кризы («Нерон» Рубинштейна). Особо надо выделить роль Маргариты («Фауст» Гуно), одну из самых сложных и показательных в оперной классике. Вот один из киевских отзывов: «Г-жа Забела, с которой мы познакомились впервые в этом спектакле, создала такой поэтический в сценическом отношении образ, была так безупречно хороша в вокальном отношении, что с первого своего выхода на сцену во втором акте и с первых же ноток своего вступительного речитатива, пропетого безукоризненно, вплоть до заключительной сцены в темнице последнего действия, - она всецело завладела вниманием и расположением публики». После Киева Н.И. Забела выступает в Тифлисе, в театре В.Форкатти, где в ее репертуаре появляются партии Джильды («Риголетто» Верди), Виолетты («Травиата» Верди), Джульетты («Ромео и Джульетта» Гуно), Тамары («Демон» Рубинштейна), Марии («Мазепа» Чайковского), Лизы («Пиковая дама» Чайковского). Работа в Киевской (1893) и Тифлисской (1894-1895) опере была очень важна для Н.И. Забелы. Там она приобрела опыт и хорошую прессу.

В 1895 году в русской музыкальной жизни состоялось знаменательное событие – возобновилась Московская Русская частная опера С.И. Мамонтова. Надежда Ивановна поступила в труппу и блистала в ней, завораживая зрителей своими сценическими образами и прежде всего дивным голосом, до 1904 года. На декабрьских гастролях в Петербурге театр представил на суд публики оперу-сказку «Гензель и Гретель» композитора Э.Гумпердинка по одноименной сказке братьев Гримм. В простенькой роли певица буквально околдовала зал. Впечатление было столь сильным и необычным, что и спустя пять лет критик музыкальной газеты переживал увиденное свежо и зримо: «Занавес поднялся, и на сцене – славная детская парочка, совсем как у стариков Гримм! Какая милая плутовка эта Гретхен; как она славно поёт свою песенку! Но ещё, пожалуй, лучше она в лесу, её песенка, её молитва с Гансом, страх перед ночными недругами – страшилищами детского вымысла; потом её заботы о братишке, хлопоты с колдуньей… Она ещё совсем ребёнок, маленький, худенький, со смелыми смеющимися глазками, а голосок… пожалуй, старики Гриммы заслушались бы…» Русская сцена обрела певицу с редкостным ощущением сказки, равной которой уже не будет никогда.

Изображение
На одной из репетиций этого спектакля в самом конце декабря 1895 года состоялось знакомство, которое изменило всю жизнь Н.И. Забелы. О том, как это произошло, певица вспоминала много лет спустя: «Как-то перед рождеством нам передали о желании С.И. Мамонтова поставить на нашей сцене, но на свой счет и со своими декорациями, “Гензель и Гретель” Гумпердинка. Предложение было принято, и начались репетиции. Мне дана была роль Греты, Гензеля должна была петь Т.С. Любатович. И вот на одной из репетиций, еще первоначальных, утренних, я во время перерыва (помню, стояла за кулисой) была поражена и даже несколько шокирована тем, что какой-то господин подбежал ко мне и, целуя мою руку, воскликнул: “Прелестный голос!” Стоявшая здесь Т.С. Любатович поспешила мне представить: “Наш художник Михаил Александрович Врубель”, и в сторону мне сказала: “Человек очень экспансивный, но вполне порядочный”. Так чувствителен к звуку голоса Врубель был всегда. Он тогда еле мог разглядеть меня – на сцене было темно, но звук голоса ему понравился». Забела не знала тогда, что Врубель оказался в театре почти случайно. Просто Савва Мамонтов попросил его закончить декорации к опере, поскольку Коровин заболел. Врубель впервые услышал Забелу и был навсегда поражен ее голосом. Так состоялось их знакомство, вместе они проживут всю оставшуюся жизнь. Он полюбил ее сразу, восхищался ее красотой, а когда звучал ее голос, когда ее длинные, красивые гибкие руки, о которых говорили все, будто обнимали воздух, сливаясь со звуком, чудилась ему воплощенная живая женщина-песня. «Все певицы поют как птицы, а Надя – как человек!»

Изображение

После премьеры оперы «Гензель и Гретель», которая состоялась в Панаевском театре в Петербурге 2 января 1896 года, Забела встретилась с Врубелем вновь и привезла его в дом Николая Ге, где она тогда жила у сестры. Ее сестра «заметила, что Надя как-то особенно моложава и интересна, и сообразила, что это от атмосферы влюбленности, которою ее окружал именно этот Врубель». Чуть ли не в первый день знакомства Врубель сделал Забеле предложение и очень боялся отказа. Впоследствии он говорил ее сестре, что «если бы она ему отказала, он лишил бы себя жизни». С тех пор он не отходил от нее ни на шаг. Вместе они ходили в театры, рестораны или просто гуляли по Петербургу. Каждое утро Врубель появлялся у дома ее сестры и ждал Забелу. Намерения его были совершенно серьезны – казалось, для себя он решил все сразу и бесповоротно. На предложение Врубеля Надежда Ивановна немного покапризничала: загадала, что если Врубелю удастся ее портрет, то она согласится. Как раз в то время Врубель затеял картину «Гензель и Гретель», на которой он изображал Забелу и Любатович под видом детей. Акварель ему удалась, и в жизни художника появилась Муза, Счастье и Радость. Уже через два месяца после знакомства они обручились: свадьба была отложена до лета только потому, что Врубель должен был срочно заканчивать свои панно, а Забела уезжала в Швейцарию.

Врубель был бесконечно счастлив. Дописав свои панно и даже не успев узнать об их судьбе, он бросился к невесте. 28 июля 1896 года в православной церкви в Женеве состоялось венчание 28-летней Забелы и 39-летнего Врубеля. Счастливая новобрачная писала сестре: «В Михаиле Александровиче я каждый день нахожу новые достоинства; во-первых, он необыкновенно кроткий и добрый, просто трогательный, кроме того, мне всегда с ним весело и удивительно легко. Я безусловно верю в его компетентность относительно пения, он будет мне очень полезен, и кажется, что и мне удастся иметь на него влияние». На другой день молодые уехали в Люцерн, где Врубель писал «Полет Фауста и Мефистофеля». Н.И. Забела вспоминала: «Здесь мы устроились в пансионе на возвышении с великолепным видом на озеро, рядом мы нашли на свое счастье atelier, так как М.А. сейчас должен исполнить еще один запоздавший заказ». Потом было длительное свадебное путешествие.

Вскоре после свадьбы молодожены едут в Харьков, где у Надежды Ивановны гастроли. В этом сезоне Врубель познакомился с театром очень близко и очаровался им навсегда. Как наиболее любимую Забела выделяла роль Татьяны в «Евгении Онегине». Впервые пела ее в Киеве, в Тифлисе выбрала эту партию для своего бенефиса, а в Харькове – для дебюта. Об этом первом ее появлении на сцене Харьковского оперного театра 18 сентября 1896 года рассказала в своих воспоминаниях М.Дулова, тогда молодая певица: «Надежда Ивановна произвела на всех приятное впечатление: внешностью, костюмом, манерой держаться… Уже репетиции „Онегина“ сказали об удельном весе Татьяны – Забелы. Надежда Ивановна была очень хороша и стильна. Спектакль „Онегин“ прошел прекрасно».

В том харьковском сезоне 1896/1897 года Надежда Забела-Врубель пела партию Маргариты в опере Ш.Гуно «Фауст». Говорят, она была одной из лучших исполнительниц этой партии. Врубель сопровождал ее в Харьков, вносил изменения в ее костюмы, волновался, заворожено слушал. Он изобразил Маргариту-Надежду на панно, которое для С.Мамонтова сделал по мотивам трагедии Гете. Это был гимн их любви; жизнь Врубеля и Забелы проходила на грани искусств, она для Врубеля была полуреальностью, полуфантастикой. Он научил ее «видеть в реальном фантастическое». Он был способен видеть музыку в цвете, она видела его цвет в музыке. Их любовь была похожа на сказку. Когда-то Врубель написал Римскому-Корсакову: «Благодаря Вашему доброму влиянию решил посвятить себя русскому сказочному роду... Не повторять в мильонный раз музы, а сделать что-нибудь русское, например: Лель, Весна-красна...» И он вместе с Надей создает этот сказочный род.

Врубель боготворил жену: ездил на все ее репетиции и спектакли, придумывал и собственноручно мастерил ей наряды, причем не только театральные, но и повседневные, ее грим. Он не отпускал Забелу ни на минуту, все ее партии он знал наизусть. Она была его музой и в жизни и в творчестве. Современники утверждали, что она была красавицей. Композитор М.Ф. Гнесин вспоминал: "Возможно ли было, раз увидев это существо, не обольститься им на всю жизнь! Эти широко расставленные сказочные глаза, пленительно-женственная, зазывно-недоуменная улыбка, тонкое и гибкое тело и прекрасные длинные руки…" Впрочем, сестра Надежды Ивановны Е.И. Ге писала: «В наружности сестры не было ничего классического и правильного, и я слышала отзыв, что Врубель выдумал красоту сестры и осуществил в портретах, хотя, по-моему, он часто преувеличивал именно ее недостатки, так как они особенно нравились ему». Для своей жены Врубель сделает необыкновенно красивую мебель в доме. А с осени 1897 года он начнет оформлять сцену и декорации к ее спектаклям. И какие это будут декорации! Оперная певица М.А. Дулова вспоминала: "Михаил Александрович всегда собственноручно одевал Надежду Ивановну с чулка до головного убора, для чего приходил в театр вместе с Надеждой Ивановной за два часа (как это и полагалось) до начала спектакля… Обыкновенно Врубель, после того, как Надежда Ивановна была одета, готова к выходу, спешил занять свое место в партере (3-й ряд, артистический). Я часто бывала его соседкой и могла наблюдать за ним. Врубель всегда волновался, но с появлением Надежды Ивановны успокаивался и жадно следил за игрой и пением своей жены. Он ее обожал!"

В театре С.И. Мамонтова талант Н.И. Забелы расцветает, ее популярность достигает пика. Где бы Забела ни выступала – всюду писали о ее лирико-колоратурном сопрано какого-то особого, кристально-чистого, неизъяснимо обаятельного тембра. По словам композитора М.Ф. Гнесина, голос у нее был "ни с чем не сравнимый, ровный-ровный, легкий, нежно-свирельный и полный красок или, точнее, сменяющихся переливов одной какой-то краски, предельно выразительный, хотя и совершенно спокойно льющийся. Казалось, сама природа, как северный пастушок, играет или поет на этом одушевленном музыкальном инструменте..."

Изображение

Вскоре произошла ее встреча с музыкой Н.А. Римского-Корсакова. Впервые певицу Римский-Корсаков услышал 30 декабря 1897 года в партии Царевны Волховы в премьерном спектакле его оперы «Садко». «Можно себе представить, как я волновалась, выступая при авторе в такой трудной партии, - рассказывала Забела. – Однако опасения оказались преувеличенными. После второй картины я познакомилась с Николаем Андреевичем и получила от него полное одобрение». Римский-Корсаков был очарован голосом и покорен актерским обаянием Забелы. Образ Волховы отвечал индивидуальности артистки. Критик А.В. Оссовский писал: «Когда она поет, чудится – перед вашими глазами колыхаются и проносятся бесплотные видения, кроткие и почти неуловимые… Когда приходится им испытывать горе, это не горе, а глубокий вздох, без ропота и надежд». Сам Римский-Корсаков после премьеры «Садко» пишет артистке: «Конечно, вы тем самым сочинили Морскую Царевну, что создали в пении и на сцене ее образ, который так за вами навсегда и останется в моем воображении…» Забела исполняла эту партию около 90 раз, и ее муж всегда присутствовал на спектаклях. Певица вспоминала: «Он погружался в стихию музыки и говорил: «Я могу без конца слушать оркестр, в особенности МОРЕ. Я каждый раз нахожу в нем новую прелесть, вижу какие-то фантастические тона».

Изображение

Так началось творческое содружество композитора, певицы и художника. Врубель был не только художником-постановщиком многих спектаклей, но и помогал Надежде Ивановне создавать образы, давал тонкие замечания. Он пишет в 1898 году "Прощание Царя Морского с Царевной Волховой", в 1899-1900 годах создает несколько майоликовых вариантов Волховы, в 1904 году – еще одну "Царевну Волхову". B 1898 году наступил звездный час театра Мамонтова. Н.И. Забела-Врубель пела в операх Римского-Корсакова "Псковитянка", "Майская ночь", "Снегурочка". Вскоре Забелу стали называть «корсаковской певицей» и утверждали, что на сцене видели не солистку, не певицу – это была сама Снегурочка, дочь Весны и Мороза. Римский-Корсаков в жизни был человеком, мягко говоря, не чувствительным, он был строг со всеми, сух и педантичен. Но он преображался, когда речь заходила об искусстве певицы: "Римский-Корсаков над моим пением так умилялся, что даже трогательно. Он говорил мне: "Когда я слушаю Вас, мне приходят в голову всякие сентиментальные мысли – что будет же время, когда Вы перестанете петь и унесете с собой секрет этих чудесных звуков!"

Изображение

Римский-Корсаков создает для Забелы-Врубель один шедевр за другим: появляются «Моцарт и Сальери», «Вера Шелога», «Кощей Бессмертный». Осенью 1898 года он создает еще два произведения: "Сон в летнюю ночь" с посвящением Михаилу Александровичу и "Нимфу" с посвящением Надежде Ивановне. Это был подарок друзьям и дань восхищения и уважения творцам истинной красоты. Римский-Корсаков не скрывал своего отношения к певице. По поводу «Псковитянки» он говорил: «Я считаю Ольгу лучшей ролью у вас, хотя бы даже и не был подкуплен присутствием на сцене самого Шаляпина». За партию Снегурочки Забела-Врубель тоже удостоилась высочайшей оценки автора, который писал ее мужу: «Так спетой Снегурочки, как Надежда Ивановна, я раньше не слыхивал». Некоторые свои романсы и оперные партии Римский-Корсаков сразу писал в расчете на артистические возможности Забелы-Врубель. Здесь надо назвать и Веру («Боярыня Вера Шелога»), и Царевну-Лебедь («Сказка о царе Салтане»), и царевну Ненаглядную Красу («Кощей Бессмертный»), и, конечно, Марфу, в «Царской невесте».

22 октября 1899 года вся театрально-музыкальная Москва была взволнована и очарована. Давали премьеру "Царской невесты". Все знали, что опера и декорации специально создавались для Забелы-Врубель. В главной партии – царской невесты Марфы – проявились лучшие черты дарования певицы. Критик И.Липаев писал: «Г-жа Забела оказалась прекрасной Марфой, полной кротких движений, голубиного смирения, а в ее голосе, теплом, выразительном, не стесняющемся высотой партии, все пленяло музыкальностью и красотой… Забела бесподобна в сценах с Дуняшей, с Лыковым, где все у нее любовь и надежда на розовое будущее, и еще более хороша в последнем акте, когда уже зелье отравило бедняжку и весть о казни Лыкова сводит ее с ума. И вообще Марфа в лице Забелы нашла редкую артистку». Столь же высокую оценку пению и игре Забелы дал и Ю.Д. Энгель: «Очень хороша была Марфа, сколько теплоты и трогательности было в ее голосе и в сценическом исполнении! Вообще, новая роль почти целиком удалась артистке; она сумела придать всей роли тот ореол кротости, смирения и покорности судьбе, который, думается, рисовался в воображении поэта». Большое впечатление Забела-Врубель в роли Марфы произвела на О.Л. Книппер, которая писала Чехову: «Вчера я была в опере, слушала второй раз „Царскую невесту“. Какая дивная, тонкая, изящная музыка! И как прекрасно и просто поет и играет Марфу Забела. Я так хорошо плакала в последнем акте – растрогала она меня. Она удивительно просто ведет сцену сумасшествия, голос у нее чистый, высокий, мягкий, ни одной крикливой ноты, так и баюкает. Весь образ Марфы полон такой нежности, лиризма, чистоты – просто из головы у меня не выходит. Опять пойду ее слушать».

Через год, 21 декабря 1900 года, на той же сцене русской частной оперы Мамонтова была новая премьера Римского-Корсакова: "Сказка о царе Салтане". Москва шумела, публика была в восторге, автор – счастлив. Партию Царевны-Лебеди пела Надежда. Декорации и костюмы были выполнены Врубелем. "Миша очень отличился в декорациях "Салтана", и даже его страшные враги – газетчики – говорят, что декорации красивы, а доброжелатели прямо находят, что он сказал новое слово в этом жанре", - писала Надежда Ивановна сестре. Еще весной 1900 года, пока певица только разучивала партию Царевны-Лебедь, Врубель создал свое знаменитое полотно. Критики писали, что сценический облик Забелы был таким же, как на картине Врубеля: «Ее Царевна-Лебедь, также запечатленная Врубелем на полотне – это видение, созданное народной фантазией. Одухотворите эти кристально чистые звуки светлым чувством и весенней девичьей нежностью – и вы, быть может, услышите и увидите ту Царевну-Лебедь, какой была Н.И. Забела и какой впоследствии эта Царевна не была уже ни у одной из исполнительниц».

Разумеется, оперный репертуар Забелы не ограничивался музыкой Римского-Корсакова. Она была отличной Антонидой в «Иване Сусанине», проникновенно пела Иоланту в одноименной опере Чайковского, Дездемону в «Отелло», ей удавался даже образ Мими в «Богеме» Пуччини. И все же наибольший отклик вызывали в ее душе женские персонажи Римского-Корсакова, особенно роли фантастических, сказочных существ: Волховы, Снегурочки, Панночки, Царевны-Лебеди. Впрочем, позднее Римский-Корсаков был не менее восхищен Татьяной Лариной в исполнении Забелы. Кого бы ни играла Забела – царевен, русалок или земных девушек – ее героини неизменно покоряли искренностью, задушевностью, одухотворенностью. О Забеле восторженно говорят Москва и Петербург, о ней пишут газеты. Многие композиторы пишут специально для нее, Н.Римский-Корсаков, А.К. Глазунов, С.Рахманинов, М.Гнесин посвящают певице романсы. В эти же годы М.А. Врубель создает свои лучшие картины и постоянно рисует Забелу. Она для него – постоянный сюжет, вернее, постоянно меняющийся сюжет-сказка... Они были счастливы в своей сказке. Ничто не предвещало беды.

Изображение

В самой горестной судьбе певицы было что-то от героинь Римского-Корсакова. В августе 1901 года у Надежды Ивановны родился желанный и долгожданный сын Савва, названный в честь С.Мамонтова. Мальчик родился с небольшим дефектом верхней губы – все уверяли, что малыш необыкновенно мил и эта неправильность его нисколько не портит, но Врубель переживал это очень сильно. Год спустя был готов знаменитый "Демон" – с огромного полотна на зрителя смотрела неземная красота и нечеловеческая грусть. Работу увезли для выставки в Петербург, но даже в выставочном зале Врубель, неудовлетворенный делом рук своих, все переписывал и переписывал картину. Очевидцы с мистическим ужасом наблюдали перемены в лице Демона – то глубокая печаль, то отчаяние, то сумасшедшее и страшное, чему и слова подобрать трудно.

Врубелю кажется, что он победил внутри себя метущегося Демона, но это не так. Демон рядом. В начале 1902 года Надежда Ивановна пришла к ужасающему открытию: "Мне кажется, что мой муж сходит с ума!" Добились приема у самого доктора В.Бехтерева – 11 марта он подтвердил страшный диагноз, обнаружив у Врубеля неизлечимую болезнь (сухотка спинного мозга), которая грозила сумасшествием. Они уехали на дачу, Надя боролась самоотверженно. Его стали мучить головные боли, он был злым и раздражительным. Забела писала, что в нем как будто была парализована какая-то сторона его душевной жизни. Затем начались приступы буйства. Чем дальше прогрессировало заболевание – тем больше была работоспособность художника. Он почти не выпускал из рук кисти или карандаша. В его голове с пугающей быстротой возникали невероятные, безумные замыслы. Жить с больным человеком стало невозможно. Маленького сына было решено отвезти к родственникам в Рязань. Врубелю стало совсем худо – прямо с поезда его отправили в психиатрическую клинику. В 1903 году Надежда Ивановна похоронила своего отца и у нее тяжело заболела мать.

Невероятно, но все эти события не сломили ее ни как человека, ни как певицу. Осенью 1902 года на сцене все той же Частной оперы Саввы Мамонтова возобновляется чудесная "Снегурочка", а зимой Надежда Ивановна солирует в новой опере Римского-Корсакова "Кощей Бессмертный". Вся пресса единогласно признала, что спектакли прошли в атмосфере праздника и красоты, "в натиске восторга", "единодушном порыве", Забела-Царевна "была озарена каким-то нечеловеческим светом". Сама же актриса пишет в эти дни Римскому-Корсакову: "Вообще, неимоверно тяжело жить на свете, и я часто думаю, что у меня скоро не хватит энергии петь и бороться за существование". А Врубелю становится легче, его отправляют в Крым к родственникам, потом друзья зовут их отдохнуть в свое имение под Киевом. Перед отъездом серьезно простудился и заболел сын Саввочка. Понадеялись на целительный южный воздух, но малыш не поправился. 3 мая 1903 года на семью обрушился еще один страшный удар – мальчик умер. После смерти сына Надежда Ивановна выстояла, а у Врубеля начался кризис. Больше года он провел в клиниках. В лечебнице Сербского ему помогли, наступило долгожданное улучшение. Врачи советовали ему по возможности не бросать живопись. И Врубель, как только приступы его оставляли, брал в руки грифель, кисти или карандаш. В этот тяжкий для них период он пишет знаменитый "Портрет Н.И. Забелы на фоне березок" и невероятной красоты Шестикрылого Серафима", работает над циклом рисунков из больничной жизни. Врубель превратился в почти постоянного обитателя психиатрических клиник, но Надежда была всегда рядом с ним.

Изображение

В 1904 году, когда появилась надежда на выздоровление и Врубеля выписали домой, Надежда Ивановна получила приглашение в Петербург, в Императорскую Мариинскую оперу. После девяти лет (1895-1904) блистательных выступлений на сцене Московской частной оперы С.Мамонтова, из которых семь лет (1897-1904) она была первым сопрано, Забела-Врубель перешла в Мариинский театр. Но то ли певица пришлась не ко двору в столице, то ли сил после всего пережитого уж не было, но проявить себя на сцене так, как раньше, она не смогла. Ну а Врубель работал, как одержимый: писал портреты жены, автопортреты, делал эскизы для костюмов к операм. Отвлекать себя позволял только жене – она водила его на обязательные ежедневные прогулки.

Мариинский театр имел более высокий профессиональный уровень, но в нем отсутствовала атмосфера праздника, которая царила в театре Мамонтова. М.Ф. Гнесин писал с огорчением: «Когда я однажды попал в театр на „Садко“ с ее участием, я не мог не огорчиться какой-то ее незаметностью в спектакле. Внешний облик ее, да и пение были для меня обаятельны по-прежнему, и все же это была по сравнению с прежним как бы нежная и несколько тусклая акварель, лишь только напоминающая картину, написанную масляными красками. Вдобавок окружение ее на сцене было лишено поэзии. Сухость, присущая постановкам в казенных театрах, чувствовалась во всем». На императорской сцене ей так и не довелось исполнить партию Февронии в опере Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже», хотя современники утверждали, что на концертной эстраде эта партия звучала у нее великолепно.

Изображение

В 1904-1905 годах Врубель мучился приступами раздражения, в глазах Надежды Ивановны все чаще читалось отчаяние и покорность судьбе. У нее был ангажемент в «Мариинке», возвращаясь после спектакля, она отдыхала у камина, а он опять писал ее... Интенсивность, с которой творил художник, не могла не сказаться на его неустойчивом здоровье. Снова появились раздражительность, галлюцинации, странная разговорчивость. Из Москвы с согласия Врубеля был вызван лечащий врач Ф.А. Усольцев. 5 марта 1905 года Врубель простился с любимыми и дорогими людьми, повидался с другом юности и своим учителем профессором Чистяковым. Попросил Надежду Ивановну надеть для него платье, в котором он изобразил ее на картине "После концерта", сходил на выставку Нового общества художников. Вечером под наблюдением доктора поехал в Панаевский театр, в тот самый театр, где он встретил впервые свою Музу и Любовь. И отправился Усольцевым в его клинику. Осенью, в один из мигов просветления он напишет жене, неожиданно назвав ее по имени-отчеству и на "Вы": "Позвольте, уважаемая Надежда Ивановна, перед предстоящей нам разлукой от всего сердца благодарить за ту ласку, которую я видел от Вас. Вы знаете, какой приговор должен состояться надо мной, с содроганием смотрю в свое будущее". Иногда сознание полностью возвращалось к нему и он отчетливо и здраво понимал, что происходит. А жена не оставляла его – самыми светлыми минутами своей угасающей жизни он был обязан ей. Забела-Врубель снимает дачу рядом с клиникой, ежедневно приходит к нему, читает ему, поет. Ее голос был с ним до последних минут.

Изображение

До 1906 года периоды помрачения (художник впадал то в манию величия, то в полное самоуничижение) сменялись кратковременными периодами просветления, когда Врубель продолжал работать. В 1905 году его избрали академиком живописи. Это было последнее воспринятое его рассудком событие. В феврале 1906 года он еще и ослеп, окончательно погрузившись в предсмертный мрак сумасшествия. Длился этот мрак четыре года. В 1907 году начинаются неудачи у Забелы-Врубель на Императорской Мариинской сцене. Критики отмечали, что голос певицы значительно потускнел. Возможно, это было вызвано ее возрастом, возможно, тем, что Забела слишком много времени и сил отдавала больному мужу. В конце января 1910 года Врубель долго стоял под открытой форточкой, хотел простудиться. Жизнь, или то, что другие называли жизнью, стала невыносима. В феврале у него началось воспаление легких. Неподвижный, измученный, лежа на матрасе, наполненном водой, Врубель ждал смерти. За два дня до конца он пришел в себя, встал, привел себя в порядок, попрощался с женой и сестрой, целуя их руки. Ночью подозвал санитара и сказал: "Николай, довольно мне уже лежать здесь – поедем в Академию". Через сутки он уже лежал в гробу в зале Академии художеств. Хоронили Врубеля 3 (17) апреля 1910 года.

Надежда Ивановна ненамного пережила супруга. В 1911 году она уходит из Мариинского театра. Но камерные вечера Забелы-Врубель продолжали привлекать внимание истинных ценителей музыки. Остаток жизни Забела посвятила памяти двух великих художников, для которых она была настоящей Музой-вдохновительницей – М.А. Врубеля и Н.А. Римского-Корсакова, умершего в июне 1908 года. В Петербурге, Москве, Ростове-на-Дону и Екатеринодаре она выступила с памятными концертами-лекциями, где рассказывала о творчестве М.А. Врубеля и пела сочинения своего любимого композитора. Венцом выступлений Забелы были романсы Римского-Корсакова "Заклинание", "Я в гроте ждал", "Свеж и душист" и "В царство розы и вина". В 1912 году Н.И. Забела организовала концерт в фонд памятника на могилу М.Врубеля. Она исполнила романсы М.Мусоргского, С.В. Рахманинова, А.Спендиарова, Н.Черепнина, М.Гнесина, Ф.Листа, Х.Вольфа. В концерте принимали участие А.Зилоти и И.В. Ершов, с которым она исполнила дуэты Н.Римского-Корсакова "Пан" и "Песнь песней".

20 июня 1913 года Петербург последний раз аплодировал Надежде Забеле. Она исполняла произведения Н.Римского-Корсакова. В ночь после концерта – 21 июня (4 июля) 1913 года – певица скончалась в своей квартире в доме №4 на Театральной площади, недалеко от Мариинского театра. Похоронили ее на кладбище Новодевичьего монастыря, рядом с мужем. Так закончилась сказка и для нее. Жизненный путь Надежды Ивановны Забелы-Врубель поражает необычайными контрастами: ей суждено было испытать и настоящее счастье, и неизмеримое горе, творческий успех, и страшные муки. Судьба Забелы даже печальнее, чем судьба Врубеля. После художника остались его картины. Голос певицы исчез вместе с ней. До наших дней дошла лишь единственная пластинка с ее голосом, записанная в 1909 году в Петербурге. Иногда эта запись – “Колыбельная Волховы” из оперы "Садко" звучит по радио. Теперь Забела живет только в картинах Врубеля, написавших 12 ее портретов. Вот она Морская Царевна – при восходе месяца стоит среди зарослей камыша, в короне из жемчуга; а вот Царевна-Лебедь в волшебно-мерцающем оперении, в высоком, в жемчугах, кокошнике с воздушной фатой и блистающими драгоценными перстнями на тонких пальцах. В редкостном сплаве высочайшей радости и затаенного трагизма ее образ навеки остался запечатленным в живописи Врубеля, в музыке Римского-Корсакова и других композиторов эпохи.

«Врубель благоговел перед женщинами, и всегда одна из них гостила в его сердце. Во всех изображенных им в известный период жизни женских фигурах сквозят черты той, которой он увлекался в тот момент. С 1896 года господствует одна фигура, одно лицо, которое с тех пор в сердце художника царило безраздельно, - лицо его жены Надежды Ивановны Забелы». /С.И. Мамонтов/

Изображение

источник: http://funeral-spb.ru/necropols/novodev/zabela/

Зы - наверное, подсократить надо было?  :-\

_________________
Выставка "Волшебные сны" в музее Аксакова: 18 апреля -8 июня

Выставка Back in the USSR

мой блог LizarD's Art


Последний раз редактировалось Lizard 05 дек 2011, 21:08, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 05 дек 2011, 23:12 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
Спасибо Наташа! Не надо сокращать!  _vo!_ _flowers_


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 06 дек 2011, 00:38 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 11 мар 2010, 08:03
Новичок
Участий в СП:3
Сообщения: 12778
Откуда: Новостройка
Баллы репутации: 63
Фифочка, прости что я так зачастила , но не могу сдержаться  :-[

ОЛЬГА КНИППЕР-ЧЕХОВА: “ЧЕХОВ МЕЧТАЛ О ЖЕНЩИНЕ-ЛУНЕ”

Изображение

Однажды Чехов задумал написать толстенный роман под названием: “О любви”. Долгие месяцы Антон Павлович писал, потом что-то вычеркивал, сокращал. В итоге от романа осталась единственная фраза: “Он и она полюбили друг друга, женились и были несчастливы”... В окружении писателя считалось, что этими словами выражена суть отношений самого Чехова с актрисой Ольгой Книппер.


Однажды в один из приездов Чехова в Москву у него заполночь засиделся Иван Алексеевич Бунин. Туберкулез уже “доедал” Антона Павловича, и, по-хорошему, ему давно пора было в постель, но двух великих писателей слишком захватила беседа о том, как трудно найти сюжет. Взялись просматривать газеты. Антон Павлович вдруг захохотал:

— Слушайте! Самарский купец Бабкин завещал все свое состояние на памятник Гегелю.

— Вы шутите?

Ей-богу, нет! Гегелю!


Как же они смеялись! До слез, до спазма в животе. Но тут домой вернулась нарядная, оживленная Ольга Леонардовна (“пахнущая вином и духами”, — запишет Бунин в воспоминаниях). На часах — начало пятого утра. Видно, опять после спектакля ездили с Москвиным и Качаловым (последний, говорили, страстно влюблен в нее) и Москвиным слушать цыган к “Яру”, или бродили по ночному лесу — Ольга Леонардовна была мастерицей на такие выдумки.

— Ну что же ты не спишь, дуся?.. — обратилась она к мужу. — Тебе вредно. А вы тут еще, Букишончик? — это уже Бунину — Ну конечно, он с вами не скучал!

Веселье прошло мгновенно и бесследно. “Мне пора”, — сказал Бунин, холодно поклонился Ольге Леонардовне и вышел вон. Что и говорить, Иван Алексеевич крепко не любил эту женщину! Да и никто в Чеховском окружении ее не любил: ни родственники, ни друзья, ни коллеги, ни читатели.

Ее бьющее через край жизнелюбие по контрасту с болезненностью Антона Павловича находили отталкивающим. Безнравственным считали то, что Книппер бросила мужа одного в Ялте и продолжала жить в Москве, предпочтя благородной роли сиделки куда более приятную — театральной примы, любимицы публики, соблазнительницы мужчин. Кроме того, Книппер считали дурой. Большой популярностью в окололитературных гостиных пользовался, например, такой анекдот из жизни: Чехов, по “приговору” врачей запертый в Ялте, отчаянно скучает, а “эта безмозглая немка” предлагает смягчить тоску, вывесив перед домом намалеванную на театральном заднике “Москву”. “Какого места ты пожелаешь ... чтобы тебе приятно было взглянуть из окна?”, — цитировалось злополучное письмо Ольги Леонардовны. Поговаривали и о том, что она специально окрутила Чехова, чтобы все его пьесы доставались ее любовнику — режиссеру Немировичу-Данченко, и репертуар Московского Художественного театра вовремя пополнялся. Мол, ей наплевать, что Антон Павлович плох и не может уже писать больше, чем по 6-7 строк в день — знай, бомбардирует его письмами: “Ты сел за “Вишневый сад? Так нельзя, дусик, милый, киснуть и квасить пьесу”. А уж когда Чехов умер в Баденвейлере, и жена привезла его тело на родину (избежать задержек удалось лишь благодаря личному знакомству с министром-резидентом России при Баденском дворе, который предоставил для перевозки вагон-холодильник), на Книппер обрушился поток оскорблений: мол, только бесчувственная идиотка могла везти тело великого писателя вместе с устрицами!

Разумеется, никаких устриц в том траурном поезде не было, хотя, действительно, и устрицы, и рыба, и много чего еще перевозилось по Европе именно в таких вагонах-холодильниках. Любая оплошность Ольги Леонардовны, любое ее необдуманное слово всегда бывали кем-нибудь замечены, преувеличены, переиначены, снабжены неким символическим смыслом и беспощадно осуждены.

А вот в кругу театральном Ольгу Леонардовну любили, уважали и жалели. И знали: была бы ее воля, она ни за что не оставила бы Чехова одного умирать в Ялте, потому что боготворила его и считала лучшим человеком на Земле…


ЛУЧШИЕ ЛЮДИ

“Если не уверена, что перед тобой — лучший человек на Земле, замуж не выходи, — убеждал юную Оленьку Книппер Митенька Гончаров году этак в 1888. — А лучше и совсем никогда не выходи, потому что глупо! Куда как лучше пойти на женские курсы, найти работу бухгалтера, или стенографистки… Что? Ты хочешь в артистки? Можно и в артистки, это все равно, главное — работать! Только работа дает человеку сознание: меня так просто из жизни не вычеркнуть! А замужество — что ж! Теперь все прогрессивные люди — за свободную любовь. Все лучше, чем всю жизнь сидеть дома, рядом с глупым мужем, и смотреть на мир его глупыми глазами!” О сцене Оленька действительно мечтала страстно, и всю жизнь просидеть дома вовсе не собиралась. Вот только замуж — и так, чтобы смотреть на мир глазами мужа — она все-таки хотела, причем именно за лучшего человека на Земле. В то время ей казалось, что таковым является сам Митенька Гончаров.

Даром что богат, аристократических кровей и потомок супруги Пушкина, Митенька имел самые демократические и прогрессивные взгляды: круглый год ходил в красной рубашке, водил дружбу с рабочими собственного полотняного завода и, в подражание Рахметову, спал на голых досках. Впрочем, ради прекрасных глаз Оленьки Книппер — лучистых, светящихся ожиданием счастья — он готов был поступиться собственными принципами и, отвергнув идею свободной любви, жениться. Да только Митенькина мать — Ольга Карловна Гончарова — вмешалась вовремя. Она сказала: “Митя, передай Ольге: если она и вправду пойдет на сцену, ей придется порвать с нашим кругом. В любом случае я запрещаю тебе даже заикаться о свадьбе с ней. Во-первых, Ольга лютеранка, а во-вторых, бесприданница”.

Оленька и сама жила когда-то не хуже Митеньки Гончарова: ее отец, обрусевший эльзасский немец, служил управляющим на большом заводе, имел в Москве дом, полный прислуги, роскошный выезд, великосветские знакомства… Был заведен у Книпперов — по тогдашней моде — и домашний любительский театр, которым юная Ольга как-то уж слишком увлеклась. “Маменька, но ведь и вы в юности мечтали об искусстве, и, когда родители не пустили вас в консерваторию, страдали?”, — спрашивала Оленька Анну Ивановну, а та отвечала: “Да, я страдала, и ты страдай. Пусть у тебя на душе будет камень, но честь семьи — превыше всего! И не вздумай проситься на сцену у отца — он не переживет! Ты же знаешь, него слабое сердце”. Страдать жизнерадостная Ольга решительно не умела, и судьба распорядилась так, что и не пришлось. Отец скоропостижно умер, и оказалось, что банковские счета пусты, а долгов — море. Вот тогда-то Анне Ивановне и пришлось, позабыв про честь семьи, заняться-таки музыкой. Много лет она давала уроки пения в музыкальной школе при Филармоническом училище, и даже составила протекцию для Ольги на актерском отделении Филармонического училища.

Ольге повезло: ее зачислили на курс Немировича-Данченко. И к концу выпускного курса Ольга знала: лучший человек на Земле, талантливейший, умнейший, прогрессивнейший — это ее учитель, Владимир Иванович. И, конечно, она с радостью пойдет в театр, который Немирович-Данченко намерен открыть совместно с актером-любителем Станиславским. Будь ее воля, она вообще никогда не расставалась бы с Владимиром Ивановичем. Но, увы! Он был женат… Что, впрочем, не помешало великому режиссеру увлечься очаровательной Ольгой Книппер, жизнерадостной молодой женщиной с прекрасными манерами, безупречным вкусом и — главное! — настоящим актерским дарованием. К слову, театральный фольклор приписывает Владимиру Ивановичу чрезвычайную любвеобильность, особенно в отношении актрис Московского Художественного театра, за что ему, говорят, не единожды пенял идеалист Станиславский, мечтавший видеть их театр исключительно храмом высокого искусства.

14 июня 1898 года в подмосковном Пушкино (неподалеку от Любимовки — имения Станиславского) был назначен первый сбор труппы. Ольга Книппер — среди первых актеров, принятых в МХТ. Ей положили жалование 60 рублей — для вчерашней студентки неплохо. И вот в обыкновенном сарае на берегу Клязьмы начались изнурительные репетиции “Царя Федора Иоанновича”. Константин Сергеевич то и дело кричит кому-то: “Не верю! Назад! Снова!”. А по вечерам актеры по очереди дежурили “по хозяйству”: на снятых для них дачах прислуги не было. И готовили, и на стол накрывали, и убирали — все сами. Да и выглядели МХТовцы совсем не так, как в те времена имели обыкновение выглядеть актеры. Во всяком случае, когда Московский Художественный впервые приехал на гастроли в Санкт-Петербург, встречающие даже не узнали их на вокзале: закрытые строгие платья, простые длинные юбки с белыми английскими блузками, как у курсисток… Никаких перьев, кружев, турнюров…

Изображение

К счастью, Ольга имела уникальный дар: и в самом простом платье выглядеть элегантно и аристократично. В театре ее прозвали “наша Герцогиня”, и сама Ламанова — лучшая из московских портних — не считала зазорным обшивать ее в долг. В искусстве одеваться и держаться с Книппер могла поспорить лишь Мария Андреева — ее вечная соперница. Дело в том, что в Московском Художественном было две “примы” — по числу содеректоров. Один — Савва Морозов — поддерживал свою возлюбленную, Андрееву. Другой — Немирович-Данченко, соответственно, Книппер. Если главная роль доставалась последней, Савва Тимофеевич, крупнейший пайщик театра, наказывал МХТ рублем. И все же Немирович же стоял на своем: “Андреева — актриса полезная. А Книппер — до зарезу неободимая”. В какой-то момент содеректора даже перестали здороваться! А “примы” считали нужным делать вид, что между ними — мир и согласие. Старожилы МХАТа вспоминают, как однажды на какой-то артистической вечеринке Андреева и Книппер затеяли шутливые фанты: разыгрывалось, кто из знаменитых литераторов кому из актрис достанется. Поразительно, но Андреева вытянула бумажку с именем Горького (через несколько лет Мария Федоровна действительно стала его возлюбленной), а Книппер — Чехова!

А вскоре Чехов и Книппер познакомились: он специально приехал из Ялты, чтобы посмотреть репетицию “Чайки”. Тот, чьими рассказами вот уже лет десять зачитывалась образованная Россия, оказался обаятельным, ироничным совсем еще не старым мужчиной со спокойными и умными глазами, стройным и бодрым. О том, что он тяжело болен, почти нельзя было догадаться. Разве сто сутулится чуть чуть, а у губ — глубокие складки, какие бывают у людей, много страдающих. Ольгу Чехов сразил: вот он, лучший человек на Земле, и с ним она обязательно станет счастливой! В памяти всплыли обрывочные сведения, которые в разное время долетали до Книппер: земский врач, лечащий бесплатно тех, кто не может заплатить, строящий больницы и школы, а гениальную литературу создающий как будто бы между делом… Ему под сорок, женат никогда не был и, кажется, одинок...



ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК С ХОЛОДНЫМ СЕРДЦЕМ

А ведь женщины были от него без ума. Брали его приступом. Соблазняли. Интриговали. Заманивали в сети. Пускали под откос собственную жизнь. Безумствовали. Распускали небылицы. Падали на колени и заламывали руки. Устраивали беспощадную охоту. Но никакие бури, бушующие в женских сердцах, в его собственном сердце отклика почти не находили. “Он лишен способности страстно, самозабвенно любить, — рассказывала одна из возлюбленных Антона Павловича. — Видно, его маленьким слишком мало ласкали”. Он сам признавал: “Мое сердце всегда молчит”. С женщинами он всегда был немножко Тригориным из “Чайки”. Кстати, Нину Заречную он “списал” с очередной своей возлюбленной — Лики Мизиновой, литераторши и художницы. Их переписка весьма многое проясняет в характере Антона Павловича. “Не могу без тебя жить”, — пишет ему Лика. Чехов отвечает: “Что за мерлихлюндия?”. Мизинова: “Скоро ли ваша свадьба с Лидией Борисовной? Позовите тогда меня, чтобы я могла ее расстроить, устроивши скандал в церкви”. Чехов: “Нет, милая Лика, нет! Без вашего позволения я не женюсь и, прежде чем жениться, я еще покажу Вам кузькуну мать, извините за выражение. Вот приезжайте-ка в Ялту”. Она грозила: “Я накину аркан вам на шею и натяну”. Она страдала, а он отшучивался: “В жизни у меня крупная новость, событие… Женюсь? Угадайте: женюсь? Если да, то на ком? Нет, я не женюсь, а продаю свои произведения”. Или вот еще. Чехов: “Вы выудили из словаря иностранных слов слово “эгоизм” и угощаете меня им в каждом письме. Назовите этим словом Вашу собачку”. Романов Антон Павлович пережил немыслимо много, и каждый раз не он бы инициатором, и каждый раз ему скоро становилось скучно, и каждый раз, не успев даже как следует очароваться, он горько разочаровывался.

И все же время от времени Чехов подумывал о женитьбе. И даже объявлял знакомым о близкой свадьбе. Но только было у него одно непременное условие, сформулированное в письме к одному приятелю: “Если вы хотите, женюсь, но все должно быть, как было до этого. То есть она должна жить в Москве, а я в деревне. Я буду к ней ездить. Счастья же, которое продолжается каждый день от утра до утра, я не выдержу … Дайте мне такую жену, которая, как луна, будет являться на моем небе не каждый день”. И стоило Чехову более или менее определенно высказать свои требование, как очередная свадьба расстраивалась.

Весной 1901 года Чехов сказал Бунину: “Знаете, я женюсь. На Ольге Книппер”. “И сразу стал шутить, что лучше жениться на немке, чем на русской, она аккуратнее, и ребенок не будет по дому ползать и бить в медный таз ложкой…”, — вспоминает Иван Алексеевич. Он не отнесся ко всему этому серьезно: Чехов уже много раз делал подобные заявления, но ничем это не кончалось…


ЖЕНЩИНА, КОТОРУЮ КОНЕМ НЕ ОБЪЕХАТЬ

Изображение

“Ну, милая моя Олечка, тебе только одной удалось окрутить моего брата! — говорила Мария Павловна Чехова. — Тебя конем трудно было объехать!” И правда, с Ольгой у Чехова с самого начала вышло не совсем так, как с другими. Она не была ни особенной красавицей, ни большим философом. Она даже не была молода: шутка ли! Двадцать девять лет. Но ее энергия, жизнелюбие, веселость, словно вливали в него, слабнущего и больного, новые силы. В ней было очень много того, что сегодня называется “сексапильностью”, а в начале ХХ века звалось “очарованием зрелой женщины”. Не даром она никогда не играла девушек, а всегда женщин, пусть даже старше себя. “Всегда не весна, а лето, всегда зрелость, полнота, женское, а не девичье “смятение чувств”, — писали про нее. И эта ее “зрелось” пробудила в Чехове настоящую страсть. “Целую тебя в спинку, в шейку!”, “Переворачиваю и подбрасываю”. “Сжимаю в объятьях так, чтоб захрустели все твои косточки” — таких слов, как Ольге, он никому никогда не писал и, похоже, не говорил.

Изображение

Привлекательной чертой казалась Чехову и привязанность Книппер к Москве, к Художественному театру. И с ней “счастье с утра до утра” Антону Павловичу не грозило. Но, пожалуй, главное, что его привлекло в Ольге — она была актриса. Именно такая, какая нужна была, чтобы играть в его пьесах, так не похожих ни на какие другие пьесы в мире.

Пьесы Чехова и до МХТ шли на театральных сценах — с огромным неуспехом. “Иванов” провалился в Малом театре в Москве, премьера “Чайки” в Санкт-Петербурге закончилась скандалом… Ее устроили в бенефис комической актрисы Елизаветы Левкеевой (она сыграла Аркадину), и публика, ожидавшая комедии, была разочарована и стала топать и орать: “Прекратите этот бред!”. Чехов скрылся из зала, его до утра не могли найти, а когда нашли, пришлось везти в больницу: у Антона Павловича открылось страшное кровохарканье.

К счастью, Станиславский уговорил Чехова сделать еще одну попытку. И вот премьера. Касса доложила: сбор — жалкие 600 рублей — видно, Петербургский провал отбил желание смотреть “Чайку” и у москвичей. Премьера шла в абсолютной тишине — и пьеса, и исполнение, и декорации привели публику в недоумение. А когда последний акт был сыгран и занавес опустился, полупустой зал взорвался аплодисментами. Кое-кто из зрителей даже вскакивал на стулья, чтобы получше рассмотреть мало кому известную актрису Ольгу Книппер, так проникновенно, так блестяще сыгравшую роль, которую незадолго до этого провалила знаменитая Левкеева. Увидев Ольгу Леонардовну в “Чайке”, Чехов принялся ухаживать…

Изображение

“Здравствуй, последняя страница моей жизни, великая артистка земли русской”, — написал Чехов Ольге из Ялты. Так начался их “роман по переписке”, длившийся много лет и плавно переросший в “супружество в письмах”. Немирович, которому Чехов написал письмо с объяснениями, как благородный человек, препятствий чинить не стал, и пожелал молодым счастья. Тем более, что театра Ольга, кажется, бросать не собиралась.

Все попытки Ольги перебраться в Ялту на сколько-нибудь значительный срок мягко, но решительно отклонялись Чеховым. Впрочем, он объяснял это скорее интересами театра, чем собственной боязнью “счастья от утра до утра”. И писал Ольге: “Если теперь мы не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству”.

Свадьба была тайной — это было условие Чехова: “Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться”. И даже родному брату, случайно встреченному на улице за час до женитьбы, Антон Павлович ничего не сказал, а сестре пост-фактум написал: “Я женился. Сей мой поступок нисколько не изменит моей жизни. Мать, наверное, говорит уже Бог знает что, но скажи ей, что перемен не будет решительно никаких, все останется по-старому”.

Иногда Ольга бунтовала. В письмах, разумеется: “Получается чепуха из нашей жизни”! Антон Павлович писал: “Я ведь знал, что женюсь на актрисе, т.е. когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Ни на одну миллионную я не считаю себя обиженным или обделенным, — напротив, мне кажется, что все идет хорошо”. А она все не могла поверить в то, что он говорит совершенно искренне: “Я ужасная свинья перед тобой. Какая я тебе жена? Я очень легкомысленно поступила по отношению к тебе, к такому человеку, как ты. Раз я на сцене, я должна была остаться одинокой и не мучить никого”. А Чехов отшучивался в своей манере: “Значит, ты меня уже бросила? Уже не любишь? Если так, то напиши, и я вышлю тебе твои сорочки которые лежат у меня в шкафу, а ты вышли мне калоши мои глубокие. Если же не разлюбила, то пусть все остается по-старому”.

Изображение

При этом оба супруга страстно хотели детей. Первая беременность Ольги Леонардовны в 1901 году закончилась выкидышем. “Дуся моя, замухрышка, собака, дети у тебя будут непременно, так говорят доктора. — Пишет ей Чехов. — У тебя все в целости и исправности, будь покойна, только недостает у тебя мужа, который жил бы с тобою круглый год. Но я так и быть уж, соберусь как-нибудь и поживу с тобой годик неразлучно и безвыездно”. И вот весной 1902 года Ольга Леонардовна снова поняла, что беременна. Она очень береглась, просилась у Немировича уйти из театра (“О, только на время!”), но он уговорил ее съездить напоследок на гастроли в Санкт-Петербург. Люк во время спектакля на сцене почему-то оказался открытым… После перенесенной операции детей у Книппер быть не могло. “Скоро получишь осрамившуюся жену. Оскандалилась”, — пишет Ольга Леонардовна Чехову.

К счастью, “сломать” Ольгу Леонардовну было трудно, и она, смирившись с бездетностью, очень скоро снова стала ждать счастья. И, кажется, оно было очень близко: любимый муж, раньше ненадолго навещавший Ольгу в Москве (преимущественно, в дни премьер во МХТе), согласился пожить там несколько месяцев. Была приготовлена квартира, светлая, теплая и сухая, с хорошей печкой и уютным круглым слотом. Да только, чуть ли не в день приезда, Антон Павлович сильно простудился в сандуновских банях: одеваясь, в предбаннике увидел одного знакомого — навязчивого, болтливого, глупого, и сбежал от него на улицу, даже как следует не обсохнув.

В результате туберкулез так обострился, что врачи велели срочно ехать на курорт для легочных больных, в городок Баденвейлер на юге Германии. Ольга Леонардовна, наконец-то сумела взять отпуск в театре… Она, наконец, воссоединилась с мужем, но счастье опять обмануло ее: Антон Павлович был очень плох. Страшно похудевший, с узким бескровным лицом и страшными, мертвенными руками, он целыми днями лежал на диване, обложенный подушками и закутанный в шерстяной плед. В ночь с первого на второе июля (по новому стилю — с четырнадцатого на пятнадцатое 1904 года) Чехов попросил позвать доктора, сказал: “Ich sterbe” (“Я умираю” — нем.). Доктор осмотрел больного и велел … выпить шампанского. Антон Павлович взял бокал, а Ольга Леонардовна смотрела на него и улыбалась: она вспоминала, как перед свадьбой Чехов “ужасно боялся шампанского”. Даже в эту ночь она не верила, что ее муж вот так возьмет и умрет. Ольга Леонардовна слишком любила жизнь, слишком ждала и верила в скорое счастье… Она не заметила, когда Чехов перестал дышать, потому что прогоняла непонятно откуда появившуюся в комнате огромную черную бабочку, обжигающую крылья о раскаленное стекло электрической лампочки…


СЕДАЯ КРАСАВИЦА

Ольга Леонардовна исчезла из театра на несколько месяцев, жила затворницей, писала письма своему мертвому мужу... А потом ее жизнелюбивая натура стала понемногу брать свое. После того, как Книппер — по-прежнему изящная, нарядная, с живыми лукавыми глазами, в первый раз появилась на репетиции, давний друг и партнер Василий Иванович Качалов послал ей гигантский букет с веселой записочкой, в которой признавался в любви и просил руки (в шутку? Всерьез?). Впрочем, замуж Ольга Леонардовна предпочла считать это шуткой — точно так же, как и в десятках других случаев, когда ее потом звали замуж. Я никого не могу представить себе на месте Антона”, — объясняла она.

Изображение

Она старела, но ей удивительно шла ее серебристая седина. Глаза же оставались молодыми и задорными, походка — легкой, талия — тонкой, платья (по-прежнему “от Ламановой”) — элегантными, пальцы, державшие то веер, то папироску — унизанными перстнями с сапфирами и бриллиантами. Вадим Шверубович, сын Качалова, вспоминает, как во время скитаний “качаловской труппы”, покинувшей Россию после революции, Ольга Леонардовна сидела в грязно и тесной теплушке на своем чемодане, поставив второй на попа — на манер стола. “На нем была постелена белая кружевная салфетка, на ней стоял стеклянный пестрый подсвечник с огарком свечи, лежала книга в парчовом футляре, ножик слоновой кости торчал из книги. Ноги Ольги Л. были закутаны в одеяло из лисьих шкур. Сама она была в пальто, на голову был накинут белоснежный оренбургский платок. Она спокойно полировала ногти замшей и напевала: “Уж вечер, облаков померкнули края”. Кругом грязь, кровь, вши, ревет норд-ост, орут беженцы, где-то стрельба, а она”...

Вернувшись в Москву, Ольга Леонардовна скоро обнаружила, что для социалистического театра не годится: рожденная для драматургии Чехова, Шекспира, Гамсуна, она совсем не умела играть простых женщин. Пришлось уйти из театра, потому что ее репертуар был уже никому не нужен. Впрочем, в 1940 году Немирович-Данченко возобновил “Трех сестер” и даже позвал на премьеру пригласил свою бывшую “приму”. Машу теперь играла Алла Константиновна Тарасова, и играла замечательно! Книппер аплодировала ей горячее всех, а в антракте стояла, прислонившись лбом к знакомой стене, и плакала: “Все прошло, все прошло…”. Это был первый и последний раз, когда ее — такую лучезарную, такую жизнерадостную, видели в унынии и тоске.

Книппер и шестидесятилетняя кружила головы. И свой последний страстный роман вдова великого писателя пережила именно в этом возрасте. Причем ее возлюбленный был младше ее на … 30 лет! Литератор Николай Дмитриевич Волков был известен как автор театральных инсценировок (в том числе, знаменитой “Анны Карениной” во МХАТе). Однажды он бесследно исчез из Москвы, тайно поселившись в Гурзуфе, на той самой маленькой даче, которую завещал своей жене Чехов. К несчастью, тайное скоро стало явным. И жена Николая Дмитриевича, эстрадная певица Казароза, от ревности и тоски покончила жизнь самоубийством.

С тех пор роман Книппер и Волкова был обречен, и вскоре они действительно расстались. Но это уже ничего не изменило: имя Книппер снова склонялось на каждом углу, и снова обвинениям не было конца...


О МНОГОЛИКОСТИ СЧАСТЬЯ

Если Ольга Леонардовна и позволяла себе иногда пожаловаться, то только Качалову, с которым в конце концов стала почти неразлучна. Это трудно назвать романом: все-таки оба были сильно пожилыми людьми. Это была невероятно нежная, трепетная дружба. Качалов, сняв пенсне и прикрыв глаза рукой, читал ей стихи. Дарил цветы. Водил ее, с некоторых пор полуслепую, на прогулки. Она рассказывала, как больно ее ранят обвинения в том, что она была Антону Павловичу плохой женой. Василий Иванович утешал: “Олюшка, как ты можешь расстраиваться из-за этих людей, неумных и несправедливых? Они говорят, что писателю нужна такая же жена, как и обыкновенным людям: чтоб смотрела за прислугой и разливала чай из самовара. Но Чехову недаром полюбил тебя, увидев на сцене. Он полюбил Актрису! До встречи с тобой Антон Павлович был одинок и холоден душой. Ты заставила его испытать страстную любовь, к тому же взаимную. Это ли не настоящее счастье? Вот у Толстого: “Все счастливые семьи похожи друг на друга”. Ошибся Лев Николаевич! Счастье многолико”.

Ольга Леонардовна слушала и соглашалась. Ведь взять хотя бы ее саму: пережив две великих любви — к Чехову и к театру, лишившись и того, и другого, она, ослепшая, больная, по-прежнему чувствует себя счастливицей. В конце концов, когда умер Антон Павлович, на Земле не осталось человека, лучше Качалова, а он уже много лет преданно и верно любит ее — разве этого не достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой?

Изображение

Впрочем, Ольга Леонардовна и Качалова пережила на долгих восемь лет. В 91 год она уже почти не вставала с постели, что-либо разглядеть могла лишь с помощью огромной лупы, ей трудно было дышать, она была одинока, но выглядела по-прежнему нарядно и изысканно. Как ей это удавалось? Загадка! Впрочем, ей по-прежнему было ради кого наряжаться: Ольгу Леонардовну не забывали. На стареньком пианино для нее играл то Святослав Рихтер, то Лев Книппер — племянник, пианист и композитор (прославившийся песней “Полюшко-поле” — частью одной из его симфоний). До последнего дня гостей Ольга леонардовна встречала бодрым и жизнерадостным: “Это кто же пришел? И прекрасно, очень рада!”

Ирина ЛЫКОВА

отсюда

Зы: А здесь много про Чехова с фотками, картинками, если кому интересно  :) Очень нравится вот эта фотография : Чехов читает "Чайку" артистам Московского Художественного театра.1898

Изображение


Зы Зы : по просьбе племянницы и тезки Книппер Ольги Чеховой ,/ после замужества с племянником А.П. Чехова Михаилом оставившей себе его фамилию/ Гитлером был отдан приказ не бомбить и не грабить родовой дом Чеховых в Ялте .

_________________
Выставка "Волшебные сны" в музее Аксакова: 18 апреля -8 июня

Выставка Back in the USSR

мой блог LizarD's Art


Последний раз редактировалось Lizard 06 дек 2011, 01:16, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 07 дек 2011, 15:09 
Не в сети
Mod
Mod
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 11 мар 2010, 15:46
Новичок
Участий в СП:2
Сообщения: 4441
Откуда: Уфа
Баллы репутации: 5
Софья Толстая источник  второй источник
Изображение
Ей было 18,ему 34.Толстой искал идеал,покоряя женские сердца,а Софья Берс была молода,влюблена и неискушенна.Их любовь не умещается в определение роман",ей больше подходит слово "жизнь".Не этого ли хотел сам Толстой?

Не существует в истории России пары, чья супружеская жизнь так активно обсуждалась бы обществом, как жизнь Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых. Ни о ком не ходило столько сплетен и не рождалось столько домыслов, как о них двоих. Самые потаенные, интимные подробности отношений между ними подвергались пристальному рассмотрению.


И пожалуй, не существует в истории России женщины, которую потомки так яростно обвиняли в том. что она была плохой женой и едва ли не погубила своего гениального супруга. А между тем она всю жизнь преданно ему служила и прожила не так. как самой бы ей хотелось, а так. как Лев Николаевич считал правильным.

Другое дело, что угодить ему оказалось не просто сложно, а невозможно, потому что человек, ищущий идеала, обречен на разочарование при общении с людьми.

История любви и семейной жизни Толстых – это история столкновения между возвышенным и реальным, между идеей и бытом, и неизбежно следующего за этим конфликта. Только вот нельзя с уверенностью сказать, кто в данном конфликте прав. У каждого из супругов была своя правда.
Изображение
Граф Лев Николаевич Толстой родился 28 августа 1828 года в Ясной Поляне. Он был наследником нескольких древних родов, в семейное древо Толстых вплелись также ветви Волконских и Голицыных. Трубецких и Одоевских, причем генеалогия велась с XVI века, с времен Ивана Грозного. Родители Льва Николаевича поженились без любви. Для отца, графа Николая Ильича Толстого, это была женитьба ради приданого. Для матери, княжны Марии Николаевны Волконской, некрасивой и уже пересидевшей в девках. – последний шанс выйти замуж. Супружеские отношения, однако же. сложились у них трогательные и благостные. Нежность этого семейного счастья осветила все детство Льва Николаевича, матери не знавшего: она умерла от горячки, когда ему было полтора года. Осиротевших детей воспитали тетушки Татьяна Ергольская и Александра Остен-Сакен, они же рассказали маленькому Леве о том. каким ангелом была его покойная матушка – и умна, и образованна, и деликатна с прислугой, и о детях заботилась. – и как счастлив с ней был батюшка. Разумеется, в рассказах этих была доля преувеличения. Но именно тогда сложился в воображении Льва Николаевича идеальный образ той. с которой он хотел бы связать свою жизнь. Любить он мог только идеал. Жениться – естественно, тоже только на идеале. Но встретить идеал – задача мудреная, поэтому и случались у него многочисленные связи блудного свойства: с женской прислугой в доме, с цыганками, с крестьянками из подвластных деревень. Однажды граф Толстой соблазнил совсем невинную крестьянскую девушку. Глашу, горничную тетушки. Она забеременела, тетушка ее выгнала, родные принять не хотели, и Глаша погибла бы. если бы ее не взяла к себе сестра Льва Николаевича – Маша. После этого случая он решил проявить сдержанность и дал себе обещание: «У себя в деревне не иметь ни одной женщины, исключая некоторых случаев, которые не буду искать, но не буду и упускать». Разумеется, обещание это Толстой не исполнил, зато отныне телесные радости для него были приправлены горечью раскаяния.

Софья Андреевна Берс родилась 22 августа 1844 года. Она была второй дочерью врача Московской дворцовой конторы Андрея Евстафьевича Берса и его супруги. Любови Александровны, урожденной Иславиной, всего же в семье было восемь детей. Когда-то доктора Берса пригласили к постели тяжело больной, практически умирающей Любы Иславиной. и он смог ее вылечить, а пока длилось лечение, врач и пациентка влюбились друг в друга. Люба могла бы сделать куда более блестящую партию, но она предпочла брак по сердечному влечению. И дочерей. Лизу. Соню и Таню, воспитала так. чтобы они ставили чувства выше расчета.

Любовь Александровна дала дочерям достойное домашнее образование, дети много читали, а Соня даже пробовала себя в литературном творчестве: сочиняла сказки, пыталась писать статьи на литературные темы.

Жила семья Берс в квартире при Кремле, но скромно, по воспоминаниям Льва Николаевича Толстого – почти бедно. Он был знаком с дедушкой Любови Александровны и однажды, будучи проездом в Москве, навестил семью Берсов. Помимо скромности быта Толстой отметил, что обе девочки. Лиза и Соня, «прелестны».

Впервые влюбился Лев Николаевич относительно поздно, в двадцать два года. Объектом его чувств стала лучшая подруга сестры Маши – Зинаида Молостова. Толстой предложил ей руку и сердце, но Зинаида была про сватана и не собиралась нарушать данного жениху слова. Лечить разбитое сердце Лев Николаевич уехал на Кавказ, где сочинил несколько стихотворений, посвященных Зинаиде, и начал писать «Утро помещика», герой которого организовывает в своей деревне школы и лазареты, а его прелестная супруга на все готова, чтобы помочь несчастным мужикам, и все вокруг – «дети, старики, бабы обожают ее и смотрят на нее. как на какого-то ангела, как на провидение».

Второй раз влюбился граф Толстой летом 1854 года, после того как согласился стать опекуном троих осиротевших детей дворянина Арсеньева. и старшая дочь, двадцатилетняя Валерия, показалась ему тем самым долгожданным идеалом. Его встреча с Валерией Арсеньевой случилась ровно через месяц после того, как он впервые увидел свою будущую жену Соню Вере… Валерия с удовольствием кокетничала с молодым графом, мечтала выйти за него замуж, но уж очень разное у них было представление о семейном счастье. Толстой мечтал, как Валерия в простом поплиновом платье будет обходить избы и подавать помощь мужикам. Валерия мечтала, как в платье с дорогими кружевами она будет разъезжать в собственной коляске по Невскому проспекту. Когда различие это разъяснилось. Лев Николаевич понял, что Валерия Арсеньева – отнюдь не тот идеал, который он искал, и написал ей почти оскорбительное письмо, в котором заявил: «Мне кажется, я не рожден для семейной жизни, хотя люблю ее больше всего на свете».

Целый год Толстой переживал разрыв с Валерией, на следующее лето поехал снова ее увидеть, не испытав никаких чувств: ни любви, ни страдания. В дневнике он записал: «Боже мой, как я стар!.. Ничего не желаю, а готов тянуть, сколько могу, нерадостную лямку жизни…»

Соне Берс, его суженой, в тот год исполнилось двенадцать лет.

Следующей любовью Льва Николаевича Толстого стала крестьянка Аксинья Базыкина. Она была невозможно далека от его высокодуховного идеала, и чувство свое к ней – серьезное, тяжелое -Толстой считал нечистым. Связь их продолжалась три года. Аксинья была замужем, муж ее промышлял извозом и дома бывал редко. Необыкновенно хорошенькая собой, соблазнительная, хитрая и лукавая. Аксинья кружила мужчинам головы, с легкостью их завлекала и обманывала. «Идиллия». «Тихон и Маланья». «Дьявол» – все эти произведения написаны Толстым под впечатлением от чувств к Аксинье.

Аксинья забеременела примерно тогда, когда Лев Николаевич сватался к Соне Берс. Новый идеал уже вошел в его жизнь, но разорвать отношения с Аксиньей он был не в силах.

В августе 1862 года все дети семьи Берс поехали навестить деда в его имение Ивицы и по дороге остановились в Ясной Поляне. И вот тогда тридцатичетырехлетний граф Толстой вдруг увидел в восемнадцатилетней Соне не прелестного ребенка, а прелестную девушку… Девушку, которая может волновать чувства. И был пикник в Засеке на лужайке, когда расшалившаяся Соня взобралась на стог и пела «Ключ по камешкам течет». И были беседы в сумерках на балконе, когда Соня робела перед Львом Николаевичем, но ему удалось ее разговорить, и он с умилением ее слушал, а на прощание восторженно сказал: «Какая вы ясная, простая!»


Изображение

Когда Берсы уехали в Ивицы. Лев Николаевич выдержал всего несколько дней в разлуке с Соней. Он ощущал потребность снова увидеть ее. Он поехал в Ивицы и там на балу вновь любовался Соней. Она была в барежевом платье с лиловыми бантами. В танце она была необыкновенно грациозна, и хотя Лев Николаевич твердил себе, что Соня еще ребенок, «вино ее прелести ударило ему в голову» – потом эти свои чувства он описал в «Войне и мире», в эпизоде, когда князь Андрей Болконский танцует с Наташей Ростовой и влюбляется в нее. Внешне Наташа была списана с Сони Берс: худенькая, большеротая, некрасивая, но совершенно неотразимая в сиянии своей юности.

«Я боюсь себя. что. ежели и это желанье любви, а не любовь. Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны, и все-таки это оно». – писал Толстой в дневнике.

Когда Берсы вернулись в Москву, он поехал вслед за ними. Андрей Евстафьевич и Любовь Александровна поначалу думали, что Толстой заинтересовался их старшей дочерью, Лизой, и с радостью его принимали, надеясь, что он вскоре посватается. А Лев Николаевич мучился бесконечными сомнениями: «Каждый день я думаю, что нельзя больше страдать и вместе быть счастливым, и каждый день я становлюсь безумнее». Наконец он решил, что необходимо объясниться с Соней. 17 сентября Толстой приехал к ней с письмом, в котором просил Соню стать его женой, и вместе с тем умолял при малейшем сомнении ответить «нет». Соня взяла письмо и ушла в свою комнату. Толстой в маленькой гостиной находился в состоянии такого нервного напряжения, что даже не слышал, когда старшие Берсы обращались к нему. Наконец Соня спустилась, подошла к нему и сказала: «Разумеется, да!» Только тогда Лев Николаевич официально просил ее руки у родителей.

Теперь Толстой был абсолютно счастлив: Никогда так радостно, ясно и спокойно не представлялось мне мое будущее с женой». Но оставалось еще одно: прежде чем венчаться, он хотел, чтобы у них не оставалось никаких секретов друг от друга. У Сони и секретов не было, вся ее простая юная душа была перед ним – как на ладони. Зато у Льва Николаевича они имелись, и прежде всего – отношения с Аксиньей. Толстой дал невесте прочесть свои дневники, в которых описывал все свои былые увлечения, страсти и переживания. Для Сони эти откровения стали настоящим шоком. Прийти в себя Соне помог разговор с матерью: Любовь Александровна хотя и была шокирована выходкой будущего зятя, но постаралась объяснить Соне, что у всех мужчин в возрасте Льва Николаевича есть прошлое, просто большинство женихов не посвящают невест в эти подробности. Соня решила, что любит Льва Николаевича достаточно сильно, чтобы простить ему все. и Аксинью в том числе. Но тут Толстой снова начал сомневаться в правильности принятого решения, и в самое утро назначенного венчания. 23 сентября, предложил Соне еще раз подумать: быть может, она все-таки не хочет этого брака? Не может же и правда она. восемнадцатилетняя, нежная, любить его. «старого беззубого дурака»? И опять Соня рыдала. Под венец в кремлевской церкви Рождества Богородицы она шла в слезах.

Вечером того же дня молодые супруги уехали в Ясную Поляну. Толстой записал в дневнике: «Неимоверное счастье… Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью».
Изображение
Семейная жизнь, однако же, началась далеко не безоблачно. Соня проявляла в интимных отношениях холодность и даже брезгливость, которые, впрочем, вполне понятны. – она была еще совсем юна и воспитана в традициях XIX столетия, когда матери сообщали дочерям о «брачном таинстве» перед самой свадьбой, да и то в иносказательных выражениях. Но Лев Николаевич сходил с ума от страсти к молодой жене, сердился на нее за то, что не получает отклика. Однажды во время брачной ночи у него даже случилась галлюцинация: графу почудилось, что в объятиях у него не Соня, а фарфоровая куколка, и даже край рубашечки отбит. Он рассказал о видении жене – Соня испугалась. Но изменить своего отношения к телесной стороне супружества не смогла.

Во многом это отвращение было следствием прочтения ею дневников мужа. Откровенность Льва Николаевича стала для Сони источником мучений. Особенно терзалась она из-за Аксиньи, которая продолжала приходить в господский дом, чтобы мыть полы. Соня ревновала так отчаянно, что однажды ей приснилось, как она разрывает на части ребенка, которого родила от Льва Николаевича Аксинья…

Первую беременность Соня переносила тяжело. Ее мучила постоянная тошнота, и, к огорчению Льва Николаевича, она совсем не могла бывать на скотном дворе и не посещала крестьянские дома – не могла вынести запаха.

Для беременности ей сшили «коротенькое, коричневое, суконное платье». Его заказывал и покупал сам Лев Николаевич, говоря, что за кринолином (юбка со стальными обручами) и за шлейфами он свою жену не найдет: да и неудобно такое одеяние в деревне.

В своей «Исповеди» Толстой писал: «Новые условия счастливой семейной жизни совершенно уже отвлекли меня от всякого искания общего смысла жизни. Вся жизнь моя сосредоточилась за это время в семье, в жене, в детях и потому в заботах об увеличении средств жизни. Стремление к усовершенствованию, подмене mi нос уже прежде стремлением к усовершенствованию вообще, теперь подменилось стремлением к тому, чтобы мне с семьей было как можно лучше…»

Перед первыми родами Соня терзалась постоянным страхом, а Лев Николаевич этого страха не понимал: как можно бояться того, что естественно? Страхи Сони оказались оправданы: роды у нее начались преждевременно, были очень тяжелые и долгие. Лев Николаевич был рядом с женой, старался поддержать ее. Соня потом писала в воспоминаниях: «Страданья продолжались весь день, они были ужасны. Левочка все время был со мной, я видела, что ему было очень жаль меня, он так был ласков, слезы блестели в его глазах, он обтирал платком и одеколоном мой лоб. я вся была в поту от жары и страданий, и волосы липли на моих висках; он целовал меня и мои руки, из которых я не выпускала его рук, то ломая их от невыносимых страданий, то целуя их, чтобы доказать ему свою нежность и отсутствие всяких упреков за эти страдания».

10 июля 1863 года появился на свет первый их сын – Сергей. После родов Соня расхворалась, у нее случилась «грудница» и кормить сама она не могла, а Лев Николаевич был против того, чтобы брать из деревни кормилицу для младенца: ведь кормилица оставит своего собственного ребенка! Он предлагал выкармливать новорожденного Сергея из рожка. Но Соня знала, что часто в результате такого кормления младенцы мучаются болями в животе и умирают, а Сергей был такой слабенький. Впервые она осмелилась восстать против воли мужа и потребовала кормилицу.

Через год после Сережи молодая графиня родила Татьяну, еще через полтора года – Илью, потом были Лев. Мария. Петр. Николай. Варвара. Андрей, Михаил. Алексей. Александра. Иван. Из тринадцати детей пятеро умерли, не дожив до зрелых лет. Так получилось, что Софья Андреевна потеряла подряд троих малышей. В ноябре 1873 года умер от крупа полуторагодовалый Петя. В феврале 1875 года умер от менингита Николенька, которого еще и от груди не отняли. .. Умерший малыш во время отпевания лежал в окружении свечей, и когда мать в последний раз целовала его – ей показалось, что он теплый, живой! И при этом она ощутила легкий запах тления. Потрясение было ужасным. Позже всю жизнь во время нервных перенапряжений ее будут терзать обонятельные галлюцинации: трупный запах. В октябре этого же 1875 года Софья Андреевна преждевременно родила девочку, которую едва успели окрестить Варварой, – малышка не прожила и дня. И все же тогда ей хватило сил справиться со своим горем. Во многом благодаря поддержке мужа: первые два десятилетия совместной жизни Лев Николаевич и Софья Андреевна все-таки очень сильно любили друг друга: порой – до взаимного растворения. О том. как ценила Толстая общение со своим мужем, свидетельствуют строки из ее письма от 13 июня 1871 года: «Во всем этом шуме, без тебя все равно, как без души. Ты один умеешь на все и во все вложить поэзию, прелесть, и возвести все на какую-то высоту. Это впрочем, я так чувствую: для меня все мертво без тебя. Я только без тебя то люблю, что ты любишь, и часто сбиваюсь, сама ли я что люблю или только мне нравится что-нибудь оттого, что ты это любишь».

Своих детей Софья Андреевна воспитывала также сама, без помощи нянек и гувернанток. Она их обшивала, учила чтению, игре на фортепиано. Пытаясь соответствовать идеалу жены, о котором Толстой ей не раз рассказывал, Софья Андреевна принимала у себя просителей из деревни, разрешала споры, а со временем открыла в Ясной Поляне лечебницу, где сама осматривала страждущих и помогала, насколько ей хватало знаний и умения. Все, что она делала для крестьян, на самом деле делалось для Льва Николаевича.
Изображение
«Счастье семейное поглощает меня»; «Мне так хорошо, так хорошо, я так ее люблю…» (Из дневника Л. Толстого, 5 января и 8 февраля 1863 года, спустя несколько месяцев после свадьбы.)
Уже на пятнадцатый день после свадьбы юная графиня Толстая помечает в своей записной книжке: «…стала я сегодня вдруг чувствовать, что он и я делаемся как-то больше и больше сами по себе».
В свою очередь и Лев Николаевич жаловался в своем дневнике на молодую жену: «Ее характер портится с каждым днем, я узнаю в ней и Поленьку и Машеньку с ворчаньем и озлобленными колокольчиками».
«Ужасно, страшно, бессмысленно, – размышляет будущий классик на первом же году супружеской жизни, за полтора месяца до рождения первенца, – связывать свое счастье с материальными условиями – жена, дети, здоровье, хозяйство, богатство».

Софья Андреевна перенесла девятнадцать беременностей, родила тринадцать детей, пятеро умерли маленькими, дочь Маша – взрослой, в 1906 году. Последнего сына, Ванечку, Толстые потеряли уже пожилыми. Графиня сама кормила почти всех детей, так как Толстой и слышать не хотел о кормилицах. Боясь уронить ребенка ночью при кормлении, она нередко спала на полу.

В письмах к близким друзьям Софья Андреевна откровенно признавалась: «Живу под страхом беременности…», «Кормлю и с ужасом понимаю, что опять беременна». Беременности с интервалом примерно в два года, как правило тяжелые, с трудными родами и осложнениями, изматывали ее. После пятого ребенка хотела принимать предохраняющие лекарства, что до глубины души возмутило Толстого и стало первым глубоким «надрезом» в их отношениях.

…Когда Софья Андреевна приехала в заброшенную до этого Ясную Поляну, она первым делом приказала вымыть полы. Женщины, подоткнув подолы длинных юбок, принялись за работу, и одна из них угодливо указала барыне на румяную босоногую девушку: «Вот эта… Сударушка барина…» С того самого времени образованная, умеющая прилично рисовать, музицировать, управлять усадьбой, Софья Андреевна бесконечно ревновала мужа к простой деревенской женщине, обладавшей только одним, но святым достоинством – любить Льва Николаевича так, как она не смогла.

Подобные «сударушки» были лишь развлечением в многотрудной жизни гения (хотя, конечно, и здесь не обходилось без драматических моментов, связанных с рождением внебрачных детей). Вся же «черновая», будничная работа по поддержанию более-менее ровного пламени в семейном очаге возлагалась на плечи законной супруги.

Иногда они расставались на время, просили друг у друга прощения за вольно или невольно нанесенные обиды и причиненные страдания, затем обменивались нежными письмами… Но стоило им соединиться – и снова разлад. К тому же графиня не могла примириться с манией религиозности Толстого. С детьми разлад был еще сильнее. Французский литератор Леруа-Болье, бывавший у Толстых в Ясной Поляне, рассказывал, что «за столом, когда отец говорил, сыновья с трудом скрывали скуку и недоверие».


Софья Андреевна старалась помогать мужу и в писательских его трудах, в частности -переписывала набело рукописи: она понимала неразборчивый почерк Толстого. Часто бывавший в Ясной Поляне Афанасий Фет искренне восхищался Софьей Андреевной и писал Толстому: «Жена у Вас идеальная, чего хотите прибавьте в этот идеал, сахару, уксусу, соли, горчицы, перцу, амбре – все только испортишь».

На девятнадцатом году семейной жизни, после окончания работы над «Анной Карениной», Лев Николаевич ощутил наступление духовного кризиса. Жизнь, которую он вел, при всем ее благополучии более не удовлетворяла Толстого, и даже литературный успех не приносил радости. В своей «Исповеди» Толстой так описывал тот период: «Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать… Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень занимали меня в то время, мне вдруг приходил в голову вопрос: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии. 300 голов лошадей, а потом?..» И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или. начиная думать о том. как я воспитаю детей, я говорил себе: «Зачем?» Или. рассуждая о том. как народ может достигнуть благосостояния, я вдруг говорил себе: «А мне что задело?» Или. думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: «Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя. Пушкина. Шекспира. Мольера, всех писателей в мире. -ну и что ж!..» И я ничего не мог ответить…»

Софья Андреевна практически безвыездно провела в Ясной Поляне девятнадцать лет. Иногда навещала родных в Москве. Еще ездили всей семьей в степи, на «кумыс». Но ни разу не была она за границей, ни о каких светских развлечениях, балах или театрах не могла и помыслить, ровно как и о нарядах: одевалась просто, в удобные для деревенской жизни «коротенькие» платья. Толстой считал, что хорошей жене всей этой светской мишуры вовсе не нужно. Софья Андреевна не осмеливалась его разочаровать, хотя ей, городской жительнице, в деревне было тоскливо и хотелось вкусить хоть немного от тех удовольствий, которые были не только позволены, но и естественны для женщин ее круга. И когда Лев Николаевич начал искать в жизни иных ценностей и некоего высшего смысла, Софья Андреевна почувствовала себя смертельно оскорбленной. Получалось, что все ее жертвы не только не оценили, но отбросили, как что-то ненужное, как заблуждение, как ошибку.

3 июля 1887 года она писала в дневнике: «11а столе у меня розы и резеда, сейчас мы будем обедать чудесный обед, погода мягкая, теплая, после грозы, кругом дети милые. Во всем этом я нашла благо и счастье. И вот я переписываю статью Левочки «О жизни и смерти», и он указывает совсем на иное благо. Когда я была молода, очень молода, еще до замужества – я помню, что я стремилась всей душой к тому благу – самоотречения полнейшего и жизни для других, стремилась даже к аскетизму. Но судьба мне послала семью – я жила для нее и вдруг теперь я должна признаться, что это было что-то не то, что это не была жизнь. Додумаюсь ли я когда до этого?»

Толстой не мог найти душевного покоя. Иногда его страдания из-за ощущения бессмысленности жизни ставили его на грань самоубийства, и он с трудом удерживался, чтобы не покончить разом со всем. Пытался найти утешение в религии – но не получилось. По крайней мере, официальная церковь не давала Льву Николаевичу того утешения, которого страждала его душа. И тогда он начал создавать свое собственное философское учение: «Я отрекся от жизни нашего круга, признав, что это не есть жизнь, а только подобие жизни, что условия избытка, в которых мы живем, лишают нас возможности понимать жизнь, и что для того, чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас. паразитов жизни, а жизнь простого трудового народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей. Простой трудовой народ вокруг меня был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придает жизни. Смысл этот, если можно его выразить, был следующий. Всякий человек произошел на этот свет по воле Бога. И Бог так сотворил человека, что всякий человек может погубить свою душу или спасти ее. Задача человека в жизни – спасти свою душу: чтобы спасти свою душу, нужно жить по-божьи, а чтобы жить по-божьи, нужно отрекаться от всех утех жизни, трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивым».

Вникнуть в новые идеи мужа, прислушаться к нему, разделить его переживания Софье Андреевне было попросту некогда. Слишком много обязанностей было на нее возложено: «Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы самарского именья… издание новое и 13 часть с запрещенной «Крейцеровой сонатой», прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры 13 тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше; не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счеты, переписывать и проч. и проч. – и все это непременно непосредственно должно коснуться меня».

Первыми последователями нового учения Толстого стали его дети. Они боготворили отца и во всем ему подражали. Будучи увлекающейся натурой, Лев Николаевич иногда выходил за грань разумного. То требовал, чтобы младших детей не учили ничему, что не нужно в простой народной жизни, то есть музыке или иностранным языкам. То хотел отказаться от собственности, практически лишив тем самым семью средств к существованию. То желал отречься от авторских прав на свои произведения, потому что считал, что не вправе владеть ими и получать от них прибыль. .. И всякий раз Софье Андреевне приходилось вставать на защиту семейных интересов. За спорами следовали ссоры. Супруги стали отдаляться друг от друга, еще не ведая, к каким мукам это может привести.

Если раньше Софья Андреевна не смела оскорбляться даже на измены Льва Николаевича, то теперь ей стали вспоминаться разом все былые обиды. Ведь всякий раз, когда она, беременная или только что родившая, не могла делить с ним супружеское ложе. Толстой увлекался очередной горничной или кухаркой, а то и посылал по старой своей барской привычке в деревню за солдаткой… Всякий раз Лев Николаевич раскаивался, что опять «подпал чувственному соблазну». Но дух не мог устоять перед «искусом плоти». Все чаще ссоры завершались истериками Софьи Андреевны, когда она билась в рыданиях на диване или выбегала в сад, чтобы побыть там одной.

В 1884 году, когда Софья Андреевна снова была на сносях, между ними произошла очередная ссора. Лев Николаевич пытался ей исповедаться в том, что считал своей виной перед человечеством, а ей было обидно, что перед человечеством вину он испытывает, а перед нею -никогда. Лев Николаевич в ответ на ее обвинения на ночь глядя ушел из дома. Софья Андреевна убежала в сад, рыдала там. скорчившись на скамье. За ней пришел сын Илья, насильно увел ее в дом. К полуночи вернулся Лев Николаевич. Софья Андреевна зашла к нему в слезах: «Прости меня, я рожаю, может быть, умру». Лев Николаевич хотел, чтобы жена его дослушала, -то, что не договорил он с вечера. Но слушать она не могла уже физически… К очередным родам Софьи Андреевны в доме не относились, как к выдающемуся событию. Она же все время ходила или беременной, или кормящей. На свет появилась дочь Саша, с которой впоследствии у Софьи Андреевны отношения не складывались, и старшие дети считали, что мама Сашу не любит потому, что так с ней намучилась в родах. Казалось, в семье Толстых уже никогда не будет прежнего лада.

Но вот в 1886 году умер четырехлетний Алеша. Пэре сблизило супругов настолько, что Толстой счел смерть ребенка «разумной и благой. Мы все соединились этой смертью еще любовнее и теснее, чем прежде».

А в 1888 году сорокачетырехлетняя Софья Андреевна родила своего последнего ребенка, Ивана, которого в семье называли «Ваничкой». Ваничка стал всеобщим любимцем. По общим воспоминаниям, это был очаровательный ребенок, нежный и чуткий, не по годам развитый. Лев Николаевич считал, что именно Ваничка станет истинным духовным наследником всех его идей – возможно, потому что Ваничка был еще слишком мал. чтобы высказать какое-либо негативное отношение к этим идеям. Софья Андреевна просто безмерно обожала сына. К тому же. пока Ваничка был жив. семья жила относительно мирно и спокойно. Конечно, ссоры случались, но не такие серьезные, как до рождения Ванички… И не такие, как начались после того, как в феврале 1895 года мальчик скончался от скарлатины, не доив до семи лет.

Гope Софьи Андреевны не поддавалось описанию. Близкие думали, что она помешалась. Она не желала верить в смерть Ванички. рвала на себе волосы, билась головой об стену, кричала: «Зачем?! Зачем его отняли у меня? Неправда! Он жив! Дайте его мне! Вы говорите: «Бог добрый!» Так зачем же Он отнял его у меня?»

Дочь Мария писала: «Мама страшна своим горем. Здесь вся ее жизнь была в нем. всю свою любовь она давала ему. Папа один может помогать ей. один он умеет это. Но сам он ужасно страдает и плачет все время».

Оправиться от этой трагедии Лев Николаевич и Софья Андреевна уже не смогли. Тем более что Софье Андреевне казалось, будто муж разлюбил ее. Лев Николаевич на самом деле понимал ее чувства и сокрушался из-за того, что Софья Андреевна так страдает. 25 октября 1895 года в своем дневнике Толстой пишет: «Сейчас уехала Соня с Сашей. Она сидела уже в коляске, и мне стало страшно жалко ее: не то. что она уезжает, а жалко ее. ее душу. И сейчас жалко так, что насилу удерживаю слезы. Мне жалко то. что ей тяжело, грустно, одиноко. У ней я один, за которого она держится, и в глубине души она боится, что я не люблю ее. не люблю ее. как могу любить всей душой и что причина этого – наша разница взглядов на жизнь. Но ты не одинока. Я с тобой, такой, какая ты есть, люблю тебя и люблю до конца так. как больше любить нельзя».

После смерти Ванички Софья Андреевна взбунтовалась. Она вдруг накупила себе нарядных платьев и модных шляпок, стала ездить в Москву на концерты и брать у друга семьи, композитора и пианиста Александра Сергеевича Танеева, уроки музыки. Отчего-то только общество Танеева, его игра утешали ее в первые месяцы после похорон ребенка. А к концу весны стало ясно, что Софья Андреевна в Танеева влюблена. Влюблена постыдно и страстно. Ей было пятьдесят два года и всем детям было стыдно, что мама так молодится и так непривычно одевается и столько времени проводит в обществе постороннего мужчины. Лев Николаевич мучительно ревновал жену, думал то о полном разрыве с ней, то – даже о самоубийстве, ибо не мог вынести мысли, что она отдается другому. Но, наверное, настоящей бедой для Софьи Андреевны стало то, что единственным, не понимающим сути всего происходящего, оставался сам Танеев. Он продолжал думать, что всего лишь по-дружески утешает женщину в ее тя желом горе… Любовниками они так и не стали. И умирая. Софья Андреевна скажет своей старшей дочери Татьяне: «Я вышла замуж восемнадцати лет… любила я одного твоего отца. Я тебе перед смертью скажу: не было рукопожатия, которого не могло быть при всех». Рукопожатия не было, а чувства – были. Поделиться ими Софья Андреевна могла только с дневником: «Знаю я это именно болезненное чувство, когда от любви не освещается, а меркнет божий мир. когда это дурно, нельзя – а изменить нет сил».

Влюбленность Софьи Андреевны Толстой в Александра Танеева продолжалась несколько лет, то ослабевая, то вспыхивая с новой силой.

24 февраля 1901 года Льва Николаевича Толстого официально отлучили от церкви – за лжеучение. Софья Андреевна сделала все. чтобы поддержать мужа в этот непростой момент его жизни. Пожалуй, первые месяцы после отлучения от церкви стали последними счастливыми месяцами в супружеской жизни Толстых: они снова были вместе, и Софья Андреевна чувствовала себя нужной. Потом все кончилось. Навсегда. Лев Николаевич стал все глубже уходить в себя. В себя – и от семьи, от жены. В духовном смысле существовал уже обособленно и разговаривал с Софьей Андреевной все меньше. Он мечтал об уходе из этой жизни – в какую-то другую. Не обязательно -в мир иной, но в другую, более правильную жизнь. Его привлекало странничество, юродство, в которых он видел красоту и истинную веру.

Софья Андреевна мучилась из-за отсутствия душевной близости с мужем: «Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и некуда. Я не сумела бы разделить его духовную жизнь на словах, а провести ее в жизнь, сломить ее. волоча за собой целую большую семью, было немыслимо, да и непосильно».

Ей ведь приходилось еще переживать за детей, особенно за старших, у которых так скверно складывалась жизнь. Умер ее внук, сын Льва – маленький Левушка. У замужних дочерей Татьяны и Маши один за другим следовали выкидыши. Софья Андреевна металась от одного страдающего ребенка к другому, домой возвращалась душевно истерзанная. Софья Андреевна была убеждена, что неспособность ее дочерей к благополучному материнству - результат их увлечения вегетарианством, которое пропагандировал Лев Николаевич: «Он, конечно, не мог предвидеть и знать того, что они истощаются пищей настолько, что не в состоянии будут питать в утробе своих детей».

.. .Татьяна все же смогла родить ребенка -после множества выкидышей, в сорок лет. А Маша, материна любимица, умерла от воспаления легких в 1906 году. Софью Андреевну эта утрата сокрушила. Опять вернулась бессонница, кошмары, невралгические боли и что особенно ужасно – обонятельные галлюцинации: трупный запах. Все чаще Софья Андреевна не могла сдержать эмоций. Взрослые ее дети обсуждали между собой, больна ли мать психически, или это просто болезненная реакция на старение женского организма и со временем пройдет.

Лев Николаевич дряхлел и хворал. Софья Андреевна скрупулезно вела записи наблюдений за его здоровьем: температура, диета, лекарства. Сокрушалась о том, что как «страстный муж» Лев Николаевич больше не существует, а «мужем-другом» он никогда ей не был и уже не станет.
Изображение
Самым большим ее страхом стал – остаться в памяти не добрым гением и верной помощницей Толстого, а «Ксантиппой»: так звали супругу великого древнегреческого философа Сократа, которая прославилась своим дурным нравом. Об этом своем страхе она беспрерывно говорила и писала в дневнике, и настоящей манией стало для нее – искать дневники Толстого, которые он теперь от нее прятал, чтобы удалить из них все негативные отзывы о себе. Если найти дневник не удавалось, Софья Андреевна со слезами умоляла мужа, чтобы он сам вычеркнул из дневника все скверное, что он в сердцах о ней писал. Существуют свидетельства, что некоторые записи Толстой действительно уничтожил.
Изображение
Толстой понимал, что Софья Андреевна -несмотря на страшное их взаимное непонимание – все же сделала и продолжает делать для него очень много, однако это «очень много» было для него недостаточно, потому что Толстой хотел от жены иного: «Она была идеальная жена в языческом смысле – верности, семейности, самоотверженности, любви семейной, языческой, в ней лежит возможность христианского друга. Проявится ли он в ней?»

«Христианский друг» в Софье Андреевне не проявился. Она так и осталась – просто идеальной женой в языческом смысле.

Наконец пришел момент, когда оставаться в Ясной Поляне Толстой больше не пожелал. В ночь с 27 на 28 октября 1910 года произошла последняя, роковая ссора супругов, когда Софья Андреевна встала, чтобы проверить у мужа пульс, а Лев Николаевич пришел в бешенство из-за ее постоянного «шпионства»: «И днем, и ночью все мои движенья, слова должны быть известны ей и быть под ее контролем. Опять шаги, осторожно отпирание двери, и она проходит. Не знаю отчего, но это вызвало во мне неудержимое отвращение, возмущение… Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать».

*рекомендую на эту ему книгу П.Басинского "Лев Толстой.Бегство из рая" (Amitola)

Восьмидесятидвухлетнего Льва Николаевича в дорогу собирала дочь Александра, сопровождал врач Маковицкий. Из Шамордина Толстой отправил жене письмо: «Не думай, что я уехал, потому что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе чем поступаю». Получив письмо. Софья Андреевна прочла только первую строчку: «Отъезд мой огорчит тебя…»- и сразу все поняла. Закричала дочери: «Ушел, ушел совсем, прощай. Саша, я утоплюсь!» – побежала через парк к пруду и бросилась в ледяную воду. Ее вытащили. Едва обсохнув и придя в себя. Софья Андреевна принялась выяснять, куда же уехал муж, где его искать, но натолкнулась на противодействие дочери. Софья Андреевна и Александра никогда не были близки, а в эти дни стали врагами.

Между тем в поезде Льва Николаевича продуло. Началось воспаление легких. Умирал великий писатель на маленькой станции Астапово. на квартире начальника станции Озолина. Детей видеть не пожелал. Жену- и подавно. Потом смилостивился – принял дочерей Татьяну и Александру. Сын Илья Львович тщетно пытался вразумить отца: «Ведь тебе 82 года и маме 67. Жизнь обоих вас прожита, но надо умирать хорошо». Лев Николаевич умирать не собирался, планировал отъезд на Кавказ, в Бессарабию. Но ему становилось все хуже. В бреду ему чудилось, что жена его преследует и хочет забрать домой. куда Льву Николаевичу не хотелось ни в коем случае. Но в минуту прояснения сказал Татьяне: «Многое падает на Соню, мы плохо распорядились».

Из Астапова по всей России рассылались бюллетени о состоянии здоровья графа Толстого.

В Ясной Поляне Софья Андреевна окаменела от горя и унижения: муж ушел, бросил ее. опозорил перед всем миром, отверг ее любовь и заботы, растоптал всю ее жизнь…
Изображение
7 ноября Лев Николаевич Толстой скончался. Хоронила его вся Россия, хотя могилу- согласно его завещанию – сделали очень скромную. Софья Андреевна утверждала, будто Льва Николаевича отпевали по православному об ряду, будто ей удалось добиться разрешения. Правда это или нет – неизвестно. Возможно, для нее просто невыносимой была мысль о том, что ее возлюбленный муж похоронен без отпевания, как преступник.

После смерти Толстого на Софью Андреевну обрушилось всеобщее осуждение. Ее обвиняли и в уходе, и в смерти писателя. Обвиняют и по сей день, не понимая, как невыносимо тяжела была ее ноша: жены гения, матери тринадцати детей, хозяйки поместья. Сама же себя она не оправдывала. 29 ноября 1910 года Софья Андреевна записала в дневнике: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу… Жить не могу». Она хотела покончить со своим существованием, казавшимся теперь бессмысленным, ненужным и жалким. В доме было много опия – Софья Андреевна думала отравиться… Но не решилась. И остаток своей жизни она посвятила Толстому: его наследию. Завершила издание собрания его сочинений. Подготовила к печати сборник писем Льва Николаевича. Написала книгу «Моя жизнь» – за которую ее так же осуждали, как за фальшивую, лживую. Пожалуй. Софья Андреевна и правда приукрашивала свою жизнь со Львом Николаевичем, причем не только свое поведение, но и его. В частности, она утверждала, что никого, кроме нее. Толстой никогда не любил, и «строгая, безукоризненная верность его и чистота по отношению к женщинам была поразительна». Вряд ли она и в самом деле в это верила.

Разбирая бумаги покойного мужа. Софья Андреевна нашла запечатанное его письмо к ней, датированное летом 1897 года, когда Лев Николаевич впервые вознамерился уйти. Тогда он своего намерения не осуществил, но и письма не уничтожил, и теперь, словно из мира иного, зазвучал его голос, обращенный к жене: «…с любовью и благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни, в особенности первую половину этого времени, когда ты с свойственным твоей натуре материнским самоотвержением, так энергически и твердо несла то, к чему считала себя призванной. Ты дала мне и миру то, что могла дать, дала много материнской любви и самоотвержения, и нельзя не ценить тебя за это… благодарю и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то. что ты дала мне».
Изображение
Софья Андреевна Толстая умерла 4 ноября 1919 года и была похоронена на фамильном кладбище Толстых около Николо-Кочаковской церкви, в двух километрах южнее Ясной Поляны. Дочь Татьяна в своих воспоминаниях писала: «Мать моя пережила отца на девять лет. Она умерла, окруженная детьми и внуками… Она сознавала, что умирает. Покорно ждала смерти и приняла ее смиренно».

_________________
Ich bin unzerstorbar!


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 07 дек 2011, 18:14 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
Вера Таривердиева
Изображение

интервью редакции еврейской американской газеты «Еврейский мир» 21 мая 2008 года
- Вера, неправильно начнем разговор, потому что Таривердиев был неправильный композитор... Вы согласны?
- Да.
- Согласны. Вспоминая Микаэла Леоновича, слушая его утонченную музыку, видишь перед собой этакого суперрафинированного интеллигента, который в обыденной жизни никогда не повышает голос, никогда не злится, не позволяет себе проявлять эмоции. Это соответствует действительности?
- Думаю, что у вас правильное ощущение от рафинированности Таривердиева. Он действительно чрезвычайно рафинированный, чрезвычайно чувствительный и очень воспитанный человек. Но он очень эмоциональный.

- Вы мне можете объяснить, за что его, успешного композитора, автора, ну уже можно сказать легендарной музыки к легендарным фильмам - он написал музыку более чем к ста тридцати пяти картинам. Среди них такие, как «Семнадцать мгновений весны» и «Ирония судьбы». За что его, такого хорошего, тихого и интеллигентного классика при жизни так недолюбливала власть? За что его так топтали коллеги, мне более или менее понятно - коллеги всегда относятся к талантливым людям соответственно. А власть-то за что его не любила? Что же он плохого ей делал-то?
- Он был человеком совершенно независимым и совершенно не советским. Он не был ни антисоветским человеком, ни советским человеком. Он просто был. Он имел такое свойство - быть самим собой всегда, при любых обстоятельствах. И он был очень внутренне свободным. Он никогда не вписывался ни в какие схемы. И в том числе, в советскую. У него была такая фраза: «Меня не искушали». Это не совсем так - его искушали, но он никогда не был своим ни для власти, ни для Союза композиторов. Он просто был Микаэлом Таривердиевым - таким большим пространством, человеком большого внутреннего пространства.
Всю музыку он писал про себя. Это музыка, выражающая его. Он даже говорил: «Если вы хотите узнать меня - я и есть моя музыка».

- Вера, а тяжело с ним было?
- Мне - нет.

- Довольно часто бывает, что человек, который сдерживает свои эмоции (а вы как раз говорите о Микаэле Леоновиче, что он был человеком очень эмоциональным, но выглядел всегда очень спокойным и уравновешенным), когда приходит домой, то все, что накопилось за день, выплескивает на своих близких. Такого не было?
- Я думаю, что, если люди чувствуют друг друга, они и переживают что-то каким-то родственным образом. Для кого-то Микаэл Леонович, наверное, был трудным человеком. А для меня - нет.

- А на ком срываться, как не на своих?
- Он не срывался на близких. Он скорее срывался на самом себе. И не случайно же в 45 лет он перенес первый инфаркт, потом операцию на сердце, и он погиб от болезни сердца.

- Эта вот история, довольно неприятная, чтобы не сказать - мерзкая - один из тех фильмов, которые прославил (я имею в виду - для широкой аудитории) Таривердиев, «Семнадцать мгновений весны», стал, как это часто бывает, для художника и тем, что его очень сильно ударило. Я имею в виду все разговоры по поводу обвинений его в плагиате, дескать, музыка к кинофильму - это украденная «История любви» и так далее, и так далее. Об этом очень много говорили и очень много писали. Таривердиев хоть в какой-то степени относился к этому спокойно или даже с юмором, или это не про него и не про его характер?
- Когда это случилось, он воспринял эту историю как чью-то шутку, как оно в результате и оказалось. Но эта история ему стоила ну очень больших переживаний. И это была такая травма! Ему позвонили и сказали: «Старик, ты знаешь, тут пришла какая-то телеграмма странная в Союз композиторов, вот приди и забери ее». Он пришел в Союз композиторов. На столе у Тихона Хренникова лежала телеграмма: «Поздравляю с успехом моей музыки в вашем фильме. Фрэнсис Лей». Микаэл Леонович подумал, что это чья-то дурная шутка, и оставил эту телеграмму там. Но начались последствия. Запретили музыку на телевидении, на радио и так далее. Он много тогда гастролировал со своими концертами. И вот что самое обидное и тяжелое для него было - это то, что он выходил на публику, будучи известным композитором и автором музыки уже более чем к сорока фильмам и, в том числе, очень популярным; и не было ни одного концерта, где бы он не получал записку: «А правда ли, что вы украли музыку для этого фильма?»
У него такая странная судьба: все, что он прописывал в музыке, потом случалось в его жизни. И вот эта шпионская история «Семнадцати мгновений весны» в его жизни отчасти стала развиваться. С приходом этой телеграммы, с выяснением обстоятельств и так далее. В результате он вынужден был заниматься этой историей и доказательством того, что он не украл музыку. Ему помогли его друзья во Франции найти Фрэнсиса Лея, который никогда не посылал такого рода телеграммы. И как бы все выяснилось и все разъяснилось. Но Микаэлу пришлось этим заниматься…

- Да, злые языки страшнее пистолета...
- Уже после ухода Микаэла Леоновича, когда я стала собирать архив, очень много ведь было потеряно из киномузыки, то есть вот отдавалось все в оркестр кинематографии или куда-то еще, исчезали партитуры, какие-то записи... Мне принесли полную фонограмму со студии им. Горького фильма «Семнадцать мгновений весны». Мы все считаем, что знаем эту музыку, и я - в том числе. И вот когда мы со звукорежиссером в нашей домашней студии перегоняли эту музыку для домашнего архива, оказалось, что это шесть с половиной часов. В фильм вошло четыре часа музыки... Когда я слышала эту музыку в отрыве от видеоряда, это было поразительно! Во-первых, была немного другая история. Это была, может быть, даже совсем другая история...

- А коллеги плясали на костях?
- Ну это же была шутка коллеги - история с телеграммой.

- Вы знаете, кто именно?..
- Никита Богословский... Вдова Богословского в передаче о Никите Владимировиче созналась, что да, это была его шутка.

- Думаю, что Богословский... мне, конечно, тяжело судить, но я предполагаю, что если бы Богословский знал, чем обернется эта шутка для Таривердиева, вряд ли бы это сделал.
- Трудно сказать. Он был своеобразным человеком.

- А вообще коллеги любили Микаэла Леоновича?
- Именно коллеги чаще всего его не любили. Он был человеком совершенно другой модели поведения.

- С кем-то из коллег он общался, с кем-то дружил, или нет?
- Он общался, и он дружил, и, пожалуй, для него одна из самых дорогих таких дружб с коллегой - отношения с Валерием Гаврилиным, которого он очень любил. Микаэл Леонович был человеком, который чрезвычайно остро реагировал на талант другого человека, и всегда восхищенно...

- Гаврилин - потрясающий композитор!
- И вот однажды... А вы знаете, тогда же были разные как бы группы, а поскольку Микаэл Леонович очень дружил многие годы с Родионом Щедриным, у них было такое общее увлечение - водные лыжи, потом серфинг, они вместе отдыхали в Сухуми. И в силу этой дружбы его как-то причисляли скорее к этой группе. А Гаврилин принадлежал к группе Свиридова. Но вот однажды Микаэл Леонович услышал его «Перезвоны», и он не смог сдержаться, и, не будучи с ним очень хорошо знакомым, позвонил ему и выразил по телефону свои восторги. На что Гаврилин очень удивился именно реакции композиторской. И прислал ему письмо, мол, я поражен тем, что композитор так восторгается.

- Вера, услышать похвалу от собрата по цеху - это вообще что-то невообразимое! Вот узнать какую-то гадость, которую про тебя говорит собрат-композитор, собрат-актер, или собрат-режиссер - это нормально, в порядке вещей. А когда композитор говорит что-то хорошее, доброе, восхищенное другому композитору, это что-то из ряда вон выходящее - к сожалению.
- К сожалению, да. Но именно такие люди, которых мы сейчас назвали, именно им это было свойственно. И для меня это свидетельство внутренней свободы, неограниченности и глубокого таланта...

- Режиссеры, с которыми работал Таривердиев, люди, мягко говоря, не простые. «Семнадцать мгновений весны» - Лиознова, известная своим особым характером, Эльдар Рязанов - «Ирония судьбы». Работать композитору с режиссером всегда непросто. А с такими режиссерами - тем более. Как это происходило? Есть какие-то наблюдения и ощущения?
- У Микаэла Леоновича была такая фразочка: «Не люблю режиссеров и иностранцев».
С Лиозновой - это была напряженная, тяжелая работа, можно сказать, каторжный труд в течение трех лет. А вот с Эльдаром Александровичем Рязановым - он удивительный человек, мягкий, добрый. Они работали, как Микаэл Леонович говорил, «спина к спине защищали идею поэзии Ахмадулиной, Евтушенко, и вообще просто высокой хорошей поэзии в формате телевизионного народного фильма. Это ведь уникальная история в этом смысле...

- Вера, вы закончили Гнесинку?
- Да.

- Вопрос, может быть, не самый правильный, не самый тактичный. Можно ли сказать, что жена Таривердиева положила свою жизнь, свое творчество на алтарь служения мужу?
- Я думаю, что это большое счастье положить свою жизнь на алтарь кого-то.

- В ущерб собственному творчеству?
- Вы знаете, нет. Я глубоко убеждена, что это мое призвание, мое счастье, что мы встретились.

- Я нечасто видел, а если честно, никогда не видел двух авторов, мужа и жену в одной книге. Микаэл Таривердиев «Я просто живу», и Вера Таривердиева «Биография музыки». Семейная книга?
-... «Семейный подряд».

- Фильм создан на основе музыки органной симфонии Таривердиева, правильно?
- Да.

- Это было написано на тему Чернобыля, а здесь мы видим кадры катастрофы 11 сентября, в том числе. Органная музыка по важности для Таривердиева стояла на первом месте? Потом все остальное? Знаю, что вы занимаетесь конкурсом органной музыки, который был в Кенигсберге, был в Гамбурге, и здесь, в Нью-Йорке.
- Да.

- Когда я читал о Микаэле Леоновиче, меня поразила еще одна вещь: он очень любил заниматься фотографией... И где-то он даже сказал: «Вы можете сколько угодно называть меня плохим композитором, но не смейте называть меня плохим фотографом, потому что я - профессионал высочайшего класса».
- Но так и есть!

- Вера, тяжело жить с педантом?
- Но он такой странный педант. Он очень эмоциональный, нежный, тонкий педант. Зато все понятно. Понимаете, например, у него была такая формула, что в семье должен быть виноват всегда один человек...

- И это жена?
- И естественно, это я. Когда ты это понимаешь, когда ты это принимаешь, то становится все понятно. Не надо выяснять отношения, не нужно выяснять, кто прав, кто виноват. Всегда виноват один человек. Но тот, кто прав, он будет великодушным по отношению к тому, кто виноват. Он будет его прощать. Он будет его любить. Он будет нежен с ним. Это очень удобно.

- Да это просто замечательный рецепт счастливой семейной жизни!
- Думаю, что да.

- Счастливые были годы?
- Очень. Но были и тяжелые времена, потому что мы... счастливые! Да.

  «Серебрянейший композитор,
Брат мой,
Какой непоправимою бравадой
Смыкается под строчками моими
Паническое пианино.
И плачем мы,
И светит воск с огарка
На профиль гениального сайгака,
И слышит подмосковные стаккато:
Тоска какая! Тоска какая!» 


Эти строки поэт Андрей Вознесенский посвятил Микаэлу Таривердиеву.

Источник: http://evreimir.com/article.php?id=21967

Вера Таривердиева столь талантливый и неординарный человек, что для рассказа о ней мало одного материала. Поэтому я позволю себе привести ещё один:

Музыка к фильму "Семнадцать мгновений весны" принесла Микаэлу Таривердиеву славу главного кино-композитора Страны Советов и, в качестве премии, квартиру. Но сам он считал, что все лучшее написал после встречи с молодой пианисткой Верой. Они познакомились в восемьдесят третьем. Ему было пятьдесят два, ей - двадцать шесть. Вера уже успела побывать замужем. Ради того, чтобы стать женой своего кумира, она отдала маленького сына на воспитание родителям. Роман пианистки и композитора начался в Вильнюсе, на даче Родиона Щедрина.

Вера Таривердиева: "Потом он меня пригласил в ресторан, вот. И там было пианино. И он сказал: "Хочешь, я сыграю для тебя, сыграю что-нибудь?". Я как-то испугалась этого. И сказала: "Нет, не надо". И он пошел и сыграл прелюдию из "Семнадцати мгновений" - встречу с женой. Тогда я воспринимала это все, ну, немного не так, как сейчас воспринимаю, уже зная его очень хорошо. Что для него, например, играть в ресторане - это было что-то сверхъестественное. То есть, это было не просто ухаживание, это, можно сказать, было какое-то невероятное признание человеку".

В его жизни было много женщин. Он искал единственную и предугадал встречу с Верой. Баллада-монолог "Выйди замуж за старика" впервые прозвучала с экрана голосом Таривердиева в девяностых. Считается, что посвящена она Вере. Но баллада написана в начале семидесятых, задолго до встречи в Вильнюсе.

Вера Таривердиева: "Вот, я, например, считаю, что я случилась в его музыке до того, как он меня встретил. Я не знаю, в этом монологе... это, наверное, слушатели пусть уже сами делают какие-то выводы: кто случился в его музыке? Но я сама ощущаю это. Вот у него есть несколько вокальных новелл на стихи Людвига Ашкинази. Такие очень любопытные маленькие, крошечные монологи, мужские монологи о женщинах. В частности, там есть такой монолог "Верочка". Многие считают, что он написал это и посвятил мне. Но он написал это в 68 году. Ну, я считаю, что я просто случилась в его музыке, поэтому наша встреча в жизни не могла не произойти".

Когда Вера была рядом с ним, с музыкой происходили удивительные события. Он любил работать дома. Однажды ему пришлось писать музыку для фильма о Чернобыле, снятого Роланом Сергиенко.

Вера Таривердиева: "Они записали, то есть они показали Ролану тему, записали ее на многоканальный магнитофон, и решили, что сведут они ее после перерыва. И когда они после перерыва вошли в комнату, где студия находится... Был сентябрь, окна были открыты... И вдруг они слышат на улице, с улицы из окна звучит вот эта тема". Микаэл Леоныч, будучи очень таким человеком ироничным, говорит: "Вот..".,- грит,- "уже украли". И все как-то так немного даже растерялись. Потом они включили магнитофон этот многоканальный, и там не оказалось этой темы".

Прощание с роялем. Квартира композитора. С Верой Микаэл Таривердиев прожил тринадцать лет. Даже в последний год их совместной жизни Вера не придавала значения предчувствиям своего мужа.

Вера Таривердиева: "Вот однажды, когда он не спал, это было в апреле, он ходил так по квартире. Я не спала вместе с ним, потому что как-то я не могла. И он вдруг сел за рояль, и стал играть. А для него это был необычный такой момент, потому что он практически последние годы не играл на рояле. Он играл, вот, в студии. Он все записывал в своей студии. За исключением, вот, фильм "Русский регтайм", с Урсулюком, вот, они записывали на этом рояле. А все остальное делалось в студии. Для него это было очень необычно, то, что он сел за рояль. И он потом сказал... Он закрыл крышку, и сказал: "Я прощался со свои роялем".

Сочи. 1996 год. В один из июльских рассветов Микаэл Тариевердиев вышел покурить на балкон санатория "Актер". Он увидел, как над морем встает солнце, и его сердце остановилось. Это было 25 июля. Так случилось, что Вера заранее взяла обратные билеты в Москву именно на этот день. Они, как всегда, возвращались вместе.

Вера Таривердиева: "Это лучшее, что случалось со мной в жизни,- это жизнь с Микаэл Леонычем. И зачем же я буду от такой жизни отказываться? Вот, и... Но, а чем жить? Это замечательная жизнь с ним... А чем жить? Когда я живу в этом, я чувствую смысл жизни".

Любого из мужчин, которые встречаются ей, Вера сравнивает с Микаэлом. Сравнение - не в их пользу. Поэтому она одна, наедине со знаменитой квартирой и со своей памятью.
Борис Либкинд

[youtube]http://www.youtube.com/watch?v=Nkk2X-USvg8[/youtube]
Елена Камбурова Маленький принц
[youtube]http://www.youtube.com/watch?v=RsZccGnwMbc&feature=related[/youtube]


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 08 дек 2011, 11:35 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
По Наташиной ссылке прочитала совершенно удивительную статью про Рину Зеленую. Добавлю ее сюда полностью, получите то же наслаждения что и я ;)

Изображение
РИНА ЗЕЛЕНАЯ: “СО СВОИМ МУЖЕМ Я БЫЛА СЧАСТЛИВА КАЖДЫЙ ДЕНЬ!”

— На Северный полюс? Рина, ты меня разыгрываешь! — не поверил муж.

— Какое там разыгрываю! Нет, Котэ, я действительно лечу. Через три дня!

— Но ведь ты только сегодня вернулась с гастролей. Я не видел тебя месяц! Какой еще Северный полюс?!! — с пол оборота заводится темпераментный Котэ.

— Прости меня, мой ангел! Что тут поделаешь? Полярники с дрейфующей льдины прислали запрос на артистов.

— Так… И что, кроме тебя желающих отправиться на Северный полюс не нашлось?

— Ну почему… Нас летит тринадцать человек: конферансье Борис Брунов, пара акробатов, арфистка Вера Дулова…

Рина вдруг осеклась и посмотрела на Котэ. Их глаза встретились, и ссора умерла, так и не родившись — супруги бешено захохотали. Просто обоим вообразилась одна и та же картина: на дрейфующей льдине, среди торосов — арфа, и Вера Дулова перебирает струны, осененная северным сиянием. Рине Зеленой и Константину Топуридзе часто приходили на ум одинаковые мысли, и всегда веселые…

ЦВЕТ СЛОВЕСТНОСТИ

В реальности вышло еще смешнее. Вера Дулова ладно: надела унты, доху, меховой бушлат, и отыграла на своей арфе, что положено — разве что руки заиндевели. Рина Зеленая с ее разговорным жанром и подавно легко отделалась — только немного испугалась, когда из-за торосов показались белые медведи, но их быстро отогнали выстрелами. А вот акробатам пришлось действительно несладко: поди-ка, полетай под бирюзовым полярным небом в одних шелковых трико! Да еще непривыкшие к такому зрелищу лайки отчаянно брешут и норовят ухватить за пятку.

Вернувшись, Рина соорудила из всего этого прелестный рассказ и потчевала им слушателей на всевозможных дружеских застольях. Ведь она была необыкновенной мастерицей рассказывать! Директора Творческих Домов наперебой зазывали ее к себе. Однажды, когда Рине было едва за тридцать, директор Дома актеров ВТО Эскин до слез насмешил ее, заведя такую речь: мол, ВТО для нее — второй дом, и, когда она умрет, лучшего места для панихиды не придумать. Зеленая много раз рассказывала это, как анекдот, пока среди слушателей случайно не оказался директор ЦДРИ (Дом работников искусств) Филиппов и не принялся возмущаться: “Какая бестактность! Что этот Эскин себе позволяет! Разумеется, ты будешь лежать только здесь, в ЦДРИ!”.

Зиновий Гердт, близко друживший с Риной, вспоминал случай на 60-летии Твардовского. Поэт пребывал в тоске — его только-только уволили из главных редакторов журнала “Новый мир” — и праздник получился невеселым. Тут на дачу ворвалась Рина Зеленая — сказала, что ищет Гердта. Незваную гостью усадили за стол, налили водочки. Тут Рина принялась теребить друга Зиновия: “Хочу выступить!”. Гердт в ответ: “Вы что, идиотка? Здесь цвет российской словесности, как же вы можете со своими штучками?”. Но Зеленая настаивала, и Гердт сдался: “Перед вами хочет выступить…” А Рина уже перебивает: “Вы что, идиот? Здесь собрался цвет российской словесности, как же я могу со своими шуточками”... Естественно, ее стали просить, и Рина прочла кое-что — Твардовский от смеха катался по дивану! А потом сказал Гердту: “Зяма! Тронут, что вы позаботились обо мне, и в печальную минуту привезли Рину”...

Ее шуточки мигом разлетались по Москве. К примеру: “Что вы все хлопаете меня по коленке? Не выношу, когда вмешиваются не в свое тело!”. Или: “Обратите внимание! Здесь валяется Рина Зеленая. Она упала” (это было сказано прохожему из колючих и цепких кустов, откуда Рина минуты две не могла выбраться).

Но была одна тема, шутить на которую при Зеленой было рискованно: это была ее внешность. Щуплая, с неправильным и тяжелым лицом, она стерпела, когда про нее сказали: похожа на мальчика, который похож на девочку. Стерпела и “артистку с малыми формами”. А вот на художника Бориса Ефимова, нарисовавшего на нее шарж, обиделась смертельно, и долгие годы отметала все его попытки объясниться. Нет, она не тяготилась собственной невзрачностью. И даже отваживалась брать с собой на романтические свидания свою ближайшую подругу — ослепительнейшую из московских красавиц Ирину Щеголеву (впрочем, велев не красить губ а нос натереть докрасна). Но все же втайне, пожалуй, сожалела, что не родилась красивой...

При этом Рину — к ее великому изумлению — вечно путали с актрисой МХТ Ольгой Пыжовой — тоже славившейся остроумием, но при этом еще и эффектной, фигуристой (Зеленой приходилось строго предупреждать незнакомых людей: “Имейте в виду: я — не Пыжова!”). Просто артистизм, бойкий язычок и независимый нрав превращали Рину в красавицу, не хуже многих. И так было с ранней ее юности.

КАК ЕКАТЕРИНУ УРЕЗАЛИ ДО РИНЫ

“Исчезни, не всякая пустота прозрачна!”, — отбривала любого недруга пигалица-гимназистка с тощими косицами и смешной фамилией Зеленая. В классе ее побаивались и считали злючкой. Она и благодарила не без насмешки: “Тронута, двинута, перевернута, опрокинута”. Даже учителя предпочитали не связываться с язвительной Катей! К примеру, презирала Зеленая занятия рукоделием, и ей позволялось читать девочкам вслух, пока те шили. “Я никогда не прикасалась к наперстку”, — гордилась Екатерина. Между прочим, одевалась она хуже всех, но даже это считалось проявлением гордого высокомерия.

На самом деле причина была в отце Кати — он был до неприличия скуп. Имея хорошее чиновничье жалованье и счет в банке, не гнушался ходить с кухаркой на базар, чтобы купить подешевле. На хозяйство оставлял какие-то невозможные крохи. Деньги на одежду для четверых детей выдавал раз в год, и ничто не могло заставить его раскошелиться во второй раз, хоть бы вся гардеробная сгорела вместе с домом! Мать, выданная замуж шестнадцатилетней и против воли, вела с отцом затяжную домашнюю войну, и главным ее оружием была безрассудная расточительность. Надежда Федоровна могла, например, отдать старьевщику за бесценок совершенно новые детские пальто, и на вырученное купить красок и холстов (не важно, что детям пришлось потом целый год ходить в обносках!). Однажды, когда к ним во двор забрел продавец сладостей со стеклянной витринкой на плече, она купила и своим, и соседским ребятишкам по пирожному — потом выяснилось, что взяла в долг, а чтоб расплатиться, продала материю, купленную мужем на новый мундир. В тот вечер в доме Зеленых разразился один из самых страшных скандалов. А вскоре мать исчезла из дому, и целый месяц посылала домой, в Москву письма с петербургским штемпелем, а отец в ответ отправлял ей деньги и угрожающие телеграммы. Кончилось тем, что Надежда Федоровна вернулась в семью посвежевшая и похорошевшая. И жизнь потекла по-прежнему, вплоть до самой революции.

Отец сориентировался быстро, и в 1918 году уже заведовал организацией вещевых складов у большевиков. Из Москвы его перевели на Украину, и однажды Надежда Федоровна получила от него письмо: отец звал их к себе в Одессу. Старшие дети — сын и дочь — остались в Москве, остальные стали собираться. Взяли много вещей, даже граммофон с любимыми пластинками: песни Вяльцевой, анекдоты Бим-Бома. Не взяли только теплых вещей, потому что ехали на юг. В дороге Катя простудилась, и в Одессу приехала в тифу. А по приезде оказалось, что их никто не ждет — отец завел себе новую жену. Ехать назад не на что, снимать жилье, покупать еду и дрова — тоже. Было с чего прийти в отчаяние! Но Кате отчаяние не по характеру, и она — единственная из всех — сохранила оптимизм. И, едва оклемавшись, стала искать возможность заработать.

И вот она — с еще не отросшим после болезни бобриком — идет по улице и видит объявление о наборе в театральную школу. Изумляется: разве актеров учат?! Но, за неимением других идей, как прокормиться, решила податься туда. И дело пошло! Однажды на афише не уместилось ее полное имя: “Екатерина Зеленая”. Пришлось сократить до “Рины”. В этом новом имени было что-то необычное, праздничное, и даже балаганное! Зеленой это подходило. Она не стремилась играть на сцене Ибсена или Чехова — зато пела, танцевала и пародировала, переодеваясь по пять раз за вечер — то в сарафан на кринолине, то в черные бархатные трусики со страусиными перьями — к пародийному костюму “стриптизерши” прилагался еще и надувной бюст.

Вскоре Рина почувствовала в себе достаточно сил, чтобы ехать покорять Москву. Старшая сестра, все это время остававшаяся в их квартире, приняла Рину довольно сухо, и та предпочла снять шестиметровую комнату у соседей — там помещалась лишь железная кровать и сундук. При этом девушка выписала из Одессы мать и младшую сестру, а те позвали с собой двоих одесских соседей — как все разместились на 6 метрах, и сами не поняли! Кстати, когда отец состарился, он со своей второй женой тоже перебрался в Москву на попечение Рины. Заботилась она и о дочерях старшего брата, погибшего на войне, и даже о детях той самой старшей сестры, что когда-то не пустила ее на порог родного дома.

…Двадцатые годы, НЭП, жизнь в Москве сумасшедшая! Рина то принесет домой в качестве гонорара полбуханки черного хлеба, а то какую-нибудь стерлядь в белом вине под соусом кумберленд. Денежных гонораров в кабаре “Нерыдай”, где Зеленая работала по ночам, не платили. Конферансье объявлял ее выступление так: “Актриса речи, рассказчица, мимистка, танцовщица с иронически лукавой улыбкой и мгновенной реакцией на окружающее. Если вы скажете мне, что это Рина Зеленая, я не буду возражать!”.

ПОКОРМИТЕ ЗЕЛЕНУЮ!

А потом в ее жизни случилось кино. Сначала — “Путевка в жизнь”, следом — “Подкидыш”. Сценарий последнего сочиняла сама Зеленая вместе с Агнией Барто. Кстати, это у Барто была тараторка-домработница, с которой Рина скопировала свою героиню (“Хорошенькое дело! Хватились — пианины нету!”, — цитировала вся страна). С тех пор дамы в парикмахерских стали просить подстричь их “Под Зеленую” — это ли не высшее доказательство популярности?

Но даже после такого успеха ее поразительно мало приглашали в кино. Рина все мечтала сняться с Любовью Орловой, просила Александрова, а тот отговаривался: я-то, мол, с удовольствием, да в сценарии подходящих женских ролей нет. “Тогда дайте мужскую!”, — требовала Зеленая. “Мне говорили “Рина, Рина”, а снимали других, — вспоминала она. — Наверное, надо было выйти замуж за кинорежиссера, но мне это не приходило в голову. Да и им, наверное. Никита Михалков перед Домом кино однажды упал на колени: “Рина, ты моя любимая актриса”. Я сказала: “Так дай мне роль, какую-нибудь самую плохую”. Но он только поклялся в вечной любви, поцеловал. И так всю жизнь. А я страдала, как голодный человек”.

Настоящий успех ей принесло радио: “передача о маленьких для больших”. Все началось с необходимости заполнить паузу в концерте — Рина не придумала ничего лучше, чем прочесть детским голосом Мойдодыра. Это имело успех, и родился жанр “детских хохм”. За материалом Рина вечно “охотилась”, подкрадываясь к знакомым и незнакомым детям и вслушиваясь в их лепет. Например, ребенок видит двух новорожденных близнецов в коляске и спрашивает: “Зачем их положили вместе? Они же мешают друг другу плакать!”. Или родители обсуждают, какой подарок отправить папанинцам — ребенок предлагает: “Меня”. Ничего особенного, но в исполнении Зеленой звучало здорово!

Однажды у Рины появился свой автор, да еще какой! В тот день она сражалась на корте (вопреки моде тех лет Зеленая была страстной спортсменкой: теннис, гребля в четверке, гимнастика, коньки, биллиард в компании с Маяковским — ее считали чудачкой!). Второй сет, и без того складывавшийся не в ее пользу, прервал нескладный, длинный молодой человек и, заикаясь, предложил почитать со сцены его стихи. “Ждите, когда я проиграю!”, — рассердилась Зеленая. Он дождался и всучил-таки ей коленкоровую тетрадку. Первое стихотворение начиналось так: “Дело было вечером, делать было нечего”. Рина вспоминала: “На следующий день он позвонил, мы встретились и подружились. Михалков ходил на концерты, репетиции, слушал свои стихи. Отчасти восторгался мною. А друзья шептали: “Опять твой длинный сидит в зале”. Если не было репетиции, мы ездили в пустых трамваях — мой любимый транспорт. Ходили по выставкам или просто помирали от смеха, рассказывая друг другу разные истории. А вечером после спектакля шли в “Жургаз”, где Михалков съедал 6 отбивных — платила я, ведь я получала зарплату, а он еще нет. Мне казалось, что он всегда был голодный”. Когда он женился на Кончаловской, Рина какое-то время снимала им комнату. Потом на свою голову познакомила Михалкова с Игорем Ильинским — и лишилась автора! (Для Ильинского Михалков писал много лет).

Она была слишком отзывчивой и слишком непрактичной. И вечно удивлялась, откуда у коллег берутся деньги. У нее самой карман всегда был пуст — гонорары мгновенно спускались на родных, друзей, на светскую жизнь. Как люди шьют, укладывают чемоданы, готовят еду — все это было Рине неведомо. Она без конца меняла квартиры — лишь бы не затевать ремонт. Если чувствовала голод, жалобно сообщала домашним: “Меня пора кормить”. Когда моталась по фронтам с концертной бригадой, пуговицы ей пришивали бойцы. “Мне жалко себя, что никто никогда не узнает, какой у меня прекрасный вкус, — жаловалась Зеленая. — Мне достается всегда только то, что кому-то мало или велико. Мое первое пальто в 22 году, правда, было сшито на меня. Из серого солдатского одеяла!” Когда из Америки русским актерам в подарок прислали обувь, Зеленая выхватила из кучи красивый ботинок, померила — как раз! Нашла второй, а дома обнаружила, что оба ботинка на одну ногу. Так и ходила. Ведь не в ботинках счастье! Зато жили весело: “У нас у всех были свои дурацкие игры друг с другом. Актер Хенкин, тявкнув, как щенок, хватал актрис за ноги. Шутка. Хенкин клялся мне в любви, а я просила его дать расписку не кусаться. От этого некоторые падали в обморок. С Утесовым, где бы ни встретились, я гладила его по голове, как укротитель и говорила: “Цезарь, успокойся, ты молодец, Цезарь”. А Утесов брал в рот чуть ли не всю мою руку и урчал, очень довольный. И только после этого мы здоровались”.

На именины Рины вечно устраивался костюмированный бал. То “русский” — женщины в сарафанах, мужчины в красных рубахах, в программе цыган с медведем на цепи, скоморох, медовуха, катание с гор и даже дыба. В другой раз “римский бал”: в квартире водрузили шесть колонн, стены разрисовали матронами с амфорами, на дверь ванной повесили табличку “Термы”, сами увенчали головы лавром и под управлением дирижера — Ириклия Андронникова — хором пели гекзаметры, сочиненные Михалковым. Эти хохмы часто придумывала не Рина, и не кто-то из ее коллег-актеров, а муж — Константин Тихонович Топуридзе, человек отнюдь не легкомысленной профессии — архитектор. Остается только удивляться, как у него хватало на это времени!

Он был главным архитектором Ленинского района Москвы (а это в те времена значило: от Кремля до Внуково!), и иной раз Рине приходилось записываться к нему на прием, чтобы обсудить семейные вопросы. Кроме того, Топуридзе был заместителем академика Павлова по охране исторических памятников — это благодаря Котэ, к примеру, сохранились Новодевичьи пруды, которые при Брежневе хотели уничтожить Он работал всегда и везде. “Говоришь ему что-то на улице, а его нет рядом, — удивлялась Рина. — Значит, что-то увидел в арке ворот и ушел смотреть боковой фасад. Он видит дома насквозь. Если идем через площадь, он ее проектирует в уме заново”.

По выходным, когда Котэ работал дома, его светская жена превращалась в этакую Душечку — пробиралась тихонечко в кабинет и смотрела, не отрываясь, как муж сидит за чертежами. И сердцем угадывала его малейшие желания прежде, чем он сам их осознавал, будь то стакан чаю или новый карандаш. Рина гордилась его умом и талантом больше, чем собственной популярность. Хвасталась: “Мне никогда не нужен ни один словарь, Котэ ответит на любой вопрос”. И сердилась на подругу — Фаину Раневскую, когда та слишком часто звонила им домой, чтобы узнать что-нибудь у эрудита Топуридзе: “Фаиночка, вы обнаглели, он мне самой нужен! Я тоже хочу у него все спрашивать, а вы его у меня отнимаете”…

Она звала его К.Т.Т., а еще “Мой ангел”. Обращение это стало таким привычным, что даже домработница совершенно серьезно говорила: “Звонил ваш ангел, предупредил, что у него допоздна заседание”.
Изображение

АНГЕЛ С ХАРАКТЕРОМ

Рина и Котэ познакомились лет на десять позже, чем могли бы. Это же надо: бывать в одних и тех же домах (у Евгения Шварца, у Ириклия Андронникова, у Алексея Толстого), но ни разу даже в дверях не столкнуться! А, с другой стороны, к чему сталкиваться раньше времени? Сначала Рина была замужем. Юрист Владимир Блюмельфельд был гораздо старше ее. За малый рост и покладистость она звала его Птичкой. Но редкой птичке под силу порхать круглыми сутками, как порхала сама Рина! К тому же первая слава ударила ей в голову, поклонники одолевали, и по части верности первому мужу Зеленой было в чем себя упрекнуть. Дело кончилось разводом, после чего она бросилась в роман с журналистом Михаилом Кольцовым. Он был женат, но Рина открыто сопровождала его на встречи с иностранцами, царила в “Жургазе” — вечернем клубе, учрежденном Кольцовым в ресторане издательства “Журнально-газетное объединение” на Страстном бульваре. Котэ — личность в Москве известная, между прочим, автор фонтана Дружбы народов на ВДНХ — тоже бывал там, и ел раков в компании Пыжовой, Ильинского, Довженко (раки в “Жургазе” были фирменным блюдом). Но с Риной познакомился не на Страстном бульваре, а в Абхазии, в доме отдыха “Синоп”, куда оба отправились залечивать душевные раны: Рина только-только ушла от Кольцова, Котэ развелся с женой. И, пожалуй, никому еще не удалось столь быстро и эффективно излечиться, как этим двоим, влюбившимся друг в друга с первого взгляда и на всю жизнь.

“Так в моей жизни образовалась новая профессия — быть женой архитектора, — вспоминала Зеленая. — Мы с мужем прожили 40 лет, и всегда ходили, как дураки, держась за руки — такой привычки тогда ни у кого не было, все ходили под ручку”. И еще: “Если мужу случалось обижать меня, я могла биться головой о стену, он не повернулся бы посмотреть. А потом просто говорил: “Хорошо, я прощаю тебя”. Когда я уезжала на гастроли, он говорил: “Чтобы каждый день было письмо! Читать я его, может быть, и не буду, но чтобы оно лежало у меня на столе!”. Сам он не писал мне почти никогда. Характер у него был ужасный. Но во всем свете нельзя было найти человека, который был бы мне нужнее. И всю жизнь, каждый день я ощущала счастье!” Им было весело и спокойно друг с другом даже в старости. Даже в войну!

Осенью 1941-го на крыше их дома примостилась зенитная батарея, и немцы все норовили жахнуть по ней бомбой. Налеты приходились на одно и то же время, ближе к ночи, и Рина заранее надевала шапку и боты, чтобы, как начнется, поскорее бежать в бомбоубежище. Котэ, напротив, раздевался и спокойно устраивался под одеялом. “Зачем, ведь все равно через двадцать минут начнут бомбить?”, — удивлялась Рина. “Я не могу так рисковать! Вдруг налета не будет?” Когда наступала его очередь тушить на крыше зажигательные снаряды, Рина шутила: “Хоть кастрюлькой прикройся”. Котэ возражал: “Я дворянин и не могу умирать с кастрюлей на голове!”. Они не позволяли себе бояться, и война их пощадила! Даже сын Котэ вернулся с фронта невредимый.

О собственных детях Рина никогда не мечтала — боялась, что помешают профессии. При этом вечно умудрялась повесить на себя заботы о чужих. Племянники свои и мужа, внучатые племянники и, конечно, пасынки. Она любила их, считая, что у нее с Котэ все общее (кстати, его предыдущую жену она называла не иначе как “наша первая жена” и сумела с той подружиться. Так же, как Топуридзе сумел подружиться с ее бывшим мужем Блюмельфельдом). Младший сын Котэ, Сандро, так и вовсе очень скоро перебрался жить к ним. А старший, Роман, уходя на войну, не кому-нибудь, а мачехе надписал фотографию на память: “Дорогой Рине, снаружи Зеленой, внутри Золотой, от сына, идущего на фронт”.

“ВРИТЕ НА ЗДОРОВЬЕ!”

Однажды в 1969 Котэ проснулся среди ночи от невыносимой боли — это был инфаркт. У Рины от ужаса давление скакнуло за 200, повредилась сетчатка глаз. Через восемь лет у Котэ случился второй инфаркт, которого он не перенес. А Рина от шока ослепла. На похороны мужа она не ходила. Когда по настоянию сыновей устроили поминки, заперлась у себя в комнате.

Пока был жив муж, она своих лет не чувствовала. Теперь же обнаружила, что превратилась в старуху. “Когда мне выдали новый паспорт, я посмотрела и не поверила глазам — там оказалось гораздо больше лет, чем я думала. Вообще неприятно жить в конце века. Едешь на дачу в электричке рядом с молодыми, слушаешь их и хочется закричать: “Возьмите меня с собой”. Но я знаю, что мое место здесь, в 20 веке, где все мне дорого, где все мои друзья. У нас было много хорошего”.

“Никто не знал, что с Риной происходит, какие гадости или болезни, — говорил Гердт. — О них знала только она сама и не отвлекала человечество на свои проблемы”. Поразительно легкий характер! Она даже находила в себе силы по-прежнему шутить. “Если у вас бессонница, считаете до четырех. Можно до половины пятого”. “Мне пора называться не Риной, а Руиной Васильевной”.

Теперь она много болела, а однажды дело дошло даже до комы. Из-за болезни костей Рина стала заметно ниже ростом, и страшно стеснялась этого. И все же снялась еще в трех фильмах. В том числе в знаменитой своей роли Тортиллы (“Человеческих ролей не дают, буду играть черепаху!”, — записала она в дневнике), и миссис Хатсон в “Приключениях Шерлока Холмса”. По поводу последней серии, снимавшейся в 1986 году, Зеленая шутила, что в первый раз сподобилась сыграть мебель…

Одним из последних ее появлений на публике был творческий вечер Марии Мироновой. Хозяйка вечера, стоя у микрофона, хвасталась былыми любовными победами, а Рина — дряхлая, безучастная — сидела рядом на стуле и дремала. Только однажды, когда подруга пустилась в какие-то совсем уж неправдоподобные воспоминания, приговаривая: “Вот Рина не даст соврать”, Зеленая встрепенулась: “Ну почему же… Врите на здоровье!”.

Последние полтора года Рина Васильевна прожила в Матвеевском, в Доме творчества киноактеров. После ее смерти писали, будто она закончила свои дни в доме престарелых, потому что была одинокой. Это не так — до последнего дня Зеленая была окружена любящей и благодарной родней. Просто в Москве она задыхалась, да и обременять никого не хотела. “Единственное, что я теперь могу для них сделать — это не быть дома”.

Ей отчего-то очень долго не давали звания народной артистки СССР. Рина Васильевна шутила: “Если и дадут, то за пять минут до смерти”. Так и получилось. Утром 1 апреля 1991 года соответствующий указ был подписан, а в три часа дня народной артистки СССР Рины Зеленой не стало. По разным подсчетам ей было тогда то ли восемьдесят девять, то ли девяносто, то ли девяносто шесть лет. Просто в разное время она называла разные даты своего рождения. На вопросы отмахивалась: “Я вообще люблю приврать! Уже и сама забыла, что в моей биографии правда, а что придумано ради красного словца”. Как бы там ни было, кое в чем она точно не привирала: свою долгую жизнь она прожила на зависть счастливо.

Ирина ЛЫКОВА


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 08 дек 2011, 12:02 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 13:56
Почетный участник СП
Участий в СП:21
Сообщения: 12395
Баллы репутации: 32
отмечусь. очень  интересно!

_________________
сын 09.10.2007г.
дочь 10.11.2014г.


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 08 дек 2011, 12:21 
Не в сети
Mod
Mod
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 27 апр 2010, 13:54
Новичок
Участий в СП:0
Сообщения: 10767
Баллы репутации: 80
_vo!_

_________________
«В конце концов, все будет хорошо. Если ещё не всё хорошо, значит, это не конец» (c)пёрто


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 08 дек 2011, 16:38 
Не в сети
мудрая
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 03 июн 2011, 14:05
Gold участник СП
Участий в СП:71
Сообщения: 824
Откуда: Телецентр
Баллы репутации: 0
точно удивительная статья про Рину Зеленую. так интересно. _klava_

_________________
А вообще-то, мы, Женщины, можем ВСЁ ... Любовь - завоюем, Успеха - добьёмся, Деньги - заработаем, Счастье ... ну, а СЧАСТЬЕ - родим!


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 25 дек 2011, 16:03 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
Ида Дюма
Скрупулезные биографы подсчитали: у творца «Трех мушкетеров» было 500 любовниц. Так это или нет, но в Париже времен Александра Дюма действительно ходили легенды о его бурном темпераменте. Да и сам «отец» неистового гасконца честно признавался: «Много любовниц я завожу из человеколюбия; если бы у меня была одна любовница, то она умерла бы через неделю».
Но женат знаменитый писатель был один-единственный раз. Маргарита Жозефина Ферран (по сцене – Ида Ферье) родилась в Нанси 31 мая 1811 года. Когда ей было семнадцать, отец ее умер, оставив семью в тяжелом положении. Девушка, получившая хорошее образование и усвоившая азы драматического искусства в маленьком театре при пансионе в Страсбурге, где она жила, решила «завоевать Париж». Она перебралась сюда к своему брату, который инспектировал маленькие театрики в столичных пригородах. Взяв сценическое имя Ида, юная актриса быстро нашла богатого покровителя – некий Жак Доманж, именовавший себя ее опекуном, снял ей квартиру и устроил в театр «Нувоте».
Изображение
Впервые Дюма увидел Иду в декабре 1831-го – она играла в его пьесе «Тереза». Его привлекла эта свежая пухленькая блондинка с ослепительно белой кожей и голубыми глазами.
«Прелестной Иду Ферье мог назвать только очень восторженный человек, – утверждал Андре Моруа. – Она была маленького роста, дурно сложенная, привлекательного в ней только и было, что красивые глаза, хороший цвет лица да густые белокурые волосы».
Тем не менее, продолжает биограф, «…хотя в «Терезе» у Иды была маленькая роль, она имела успех и после пьесы в волнении бросилась на шею автору, говоря, что «он обеспечил ее будущее». Тогда она еще не знала, насколько она права. Дюма повез ее ужинать, потом – к себе домой. Она стала его любовницей. Он гордился этой победой и не уставал восхищаться молодостью, красотой и поэтичностью своей новой возлюбленной. Его восхищало в ней все, вплоть до ее целомудрия.
«Это статуя из хрусталя, – говорил он. – Вы думаете, снег бел, лилии белые, алебастр бел? Вы ошибаетесь. На всем свете нет ничего белее ручек мадемуазель Иды Ферье».
В это же время у знаменитого писателя была связь с другой актрисой – Бель Крельсанер, которая родила ему дочь, и он не собирался порывать с ней ради очередного романа.
Несколько лет Ида потратила на то, чтобы единолично владеть своим ветреным любовником.
По замечанию А. Моруа, Дюма «не умел устроить свою жизнь. И он охотно позволял руководить собой умной женщине, которую не слишком любил, но которая зато не стесняла его свободу, доказала свою бесплодность и была неплохой актрисой. Он взял ее с собой в Ноан, к Жорж Санд, и обе женщины очень сблизились… Санд считала, что Ида на сцене «временами достигала совершенства», и восхищалась ее умом.
Ида Ферье была достаточно мудра, чтобы не противиться увлечениям Дюма. Она хотела быть и оставаться первой султаншей, к которой повелитель мог вернуться всякий раз, когда разочаровывался в другой. В награду за это он жил с ней, содержал ее по-царски, брал с собой во все путешествия и писал для нее роли».
Со временем располневшая, актриса по-прежнему обладала способностью очаровывать.
Теофиль Готье считал, что она «в изобилии обладает тем, чего не хватает половине парижских женщин; вот почему женщины худые считают ее слишком толстой и слишком грузной… Я должен признаться, рискуя прослыть турком, что цветущее здоровье и роскошные формы являются, по-моему, очаровательным недостатком в женщине».
Действительно, у женщин было совсем иное мнение об Иде Ферье (исключая, конечно, мнение Жорж Санд). «На земле Ида любила только себя и больше никого», – утверждала, например, графиня д’Аш. Может, такому впечатлению способствовало то обстоятельство, что Ида не желала делить возлюбленного с кем бы то ни было и казалась окружающим, да и самому Дюма, капризной и ревнивой особой.
Тем не менее он женился на Иде. Незадолго до этого события писатель закончил новую драму «Алхимик». На первой странице влюбленный Дюма сделал такое посвящение: «Госпоже И. Ф. И вы, вы мне сказали вашим прелестным голосом: «Напишите скорей для меня эту драму». – Вот она!» Естественно, главная женская роль предназначалась тоже для нее.
Подписание брачного контракта состоялось 1 февраля 1840 года. Этот брак привел в изумление великосветский Париж, где многое было известно из жизни и многочисленных похождений А. Дюма. «К чему же ему понадобилось превращать связь, которой он изрядно тяготился, в постоянный союз?» – вопрошает в своей книге «Три Дюма» А. Моруа. И сам же находит ответ:
«Рассказывают, что однажды Дюма совершил погрешность против этикета, взяв Иду на прием к герцогам Орлеанским в надежде, что ее не заметят в толпе приглашенных. Но принц тихо сказал ему: «Я счастлив видеть господина Дюма. Надеюсь, вы вскоре представите нам вашу жену в более узком кругу», – что прозвучало не только как урок хороших манер, преподанный в вежливой форме, но и как приказание…»
Говорили также, что Ида скупила векселя Дюма и поставила его перед выбором – либо долговая тюрьма, либо женитьба. Один из актеров рассказывал, что сам Дюма, когда его спрашивали, зачем он вступил в брак, отвечал: «Да чтобы отделаться от нее, голубчик».
Как и следовало ожидать в подобных обстоятельствах, семейная жизнь Иды и Дюма не сложилась. Окруженному любовницами, постоянно опутанному сложными отношениями с ними и своими детьми, романисту было явно не до жены. А Ида мечтала о человеке, всецело принадлежавшем ей одной… И судьба повернулась к ней светлой стороной – такой человек встретился на ее пути. В конце концов Иду полюбил знатный сицилийский вельможа, князь Виллафранка, который был на семь лет моложе ее. «Она была из тех женщин, которые, умея завоевать любовь мужчины, умеют и удерживать ее. Актриса, наделенная всеми соблазнами парижанки, она была далеко не глупа. Ее здравый смысл пленял сицилийца», – признает А. Моруа.
Другие биографы подчеркивают, что добродетель мадам Дюма оставляла желать лучшего. С князем актриса встретилась спустя год после заключения брака с Дюма и вскоре стала его любовницей. Причем, судя по всему, это была не единственная ее связь, и писатель смотрел на ее поведение сквозь пальцы. Может быть, потому, что сам не отличался супружеской верностью? А может, из-за того, что никогда не любил ее по-настоящему…
Начиная с 1840 года, Ида каждый год проводила во Флоренции по нескольку месяцев. Нещепетильный в личных отношениях, Дюма часто приезжал к ней. И все же в 1844 году супруги решили разойтись полюбовно. «Ида хотела жить со своим князем; Дюма, которому она изрядно надоела, был рад с ней расстаться, – подытожил семейную жизнь этой пары А. Моруа. – В контракте, заключенном 15 октября 1844 года, он обещал ей ежегодную ренту в 12 тысяч франков золотом плюс 3 тысячи франков «на карету». Чем он рисковал? Ведь ему ничего не стоило раздавать несуществующие ренты и устанавливать пенсии на доходы с несуществующего капитала. Ида лучше, чем кто бы то ни было, знала, что ей никогда не получить назад своего приданого».
Дюма повел себя рыцарски по отношению к женщине, носившей его имя, отмечает биограф. Когда Ида уезжала в Италию, он вручил ей письмо к французскому послу, из которого нельзя было понять, что прославленная семья распалась. Но скорее всего, это было просто-напросто внешним проявлением приличий.
Ида прилагала титанические усилия, чтобы добиться своей ренты; Дюма изо всех сил избегал каких бы то ни было выплат. Среди сторонников мадам Дюма была ее падчерица Мари, очень привязанная к мачехе и осуждавшая отца за расточительность.
Мари мечтала жить с Идой в Неаполе или во Флоренции: «Дорогая и милая маменька, моя жизнь здесь стала совершенно невыносимой. Прибавьте к этому печаль, которую я непрестанно испытываю от разлуки с той, кого люблю больше всего на свете».
В 1857 году князь де Виллафранка, который захотел провести несколько месяцев в Париже, снял там роскошный особняк с колоннами. Ида захворала, и вначале ее болезнь приняли за водянку; на самом деле это был рак, от которого ей вскоре суждено было умереть всего сорока восьми лет от роду… Князь преданно ухаживал за ней и показывал ее самым знаменитым врачам. Она возвратилась в Италию, где ее болезнь стала прогрессировать самым угрожающим образом. Ида Дюма скончалась в Генуе 11 марта 1859 года.
Подруга Иды, Жорж Санд, писала князю де Виллафранка через три дня: «Боже мой, какой удар для Вас и какое горе, какая огромная скорбь для всех тех, кто ее знал. Такое большое сердце, такой глубокий ум!»
Дюма, женившийся когда-то чуть ли не по принуждению, испытал некоторое облегчение оттого, что стал совершенно свободным человеком. Князь Виллафранка горько оплакивал умершую, которая унесла с собой в могилу «половину его души». Теофиль Готье, двадцать лет назад восхищавшийся белокурой Идой, тоже горевал о ней. «После смерти г-жи Эмиль Жирарден и г-жи Дюма в этом мире не осталось ни одной умной женщины…»

Текст Е. Н. Обойминой и О. В. Татьковой

Еще очень много про знаменитых женщин: здесь


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 25 дек 2011, 16:26 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
История любви

История любви Дали и Галá — гений и строптивая муза
Многие мужчины мечтают о женщине, которая любила бы их бескорыстно и преданно, как мать, страстно желала обладать им, могла понять и поддержать морально в трудную минуту. Сальвадору Дали повезло — в своей жене он обрел мать, любовницу и друга в одном лице. Неспроста его жена Елена Дьяконова взяла себе новое имя Галá (ударение на последнем слоге, как у любого французского слова), что означает в переводе «праздник», «торжество». Для многих мужчин она стала тем фейерверком, который преображает ночь, а для Дали она была еще и источником вдохновения, Кастальским ключом.
Изображение
Дама из ручки
С юных лет Сальвадор отличался от своих сверстников. Он смотрел на мир огромными голубыми глазами, его нежное личико обрамляли русые локоны… Мальчик напоминал ангела, скорбящего о судьбах мира, или Маленького принца, деликатно прикоснувшегося к заповедной тайне. Знакомые родителей говорили о малыше так: «О, это совершенно необыкновенный ребенок: не шалит, как его сверстники, может подолгу бродить в одиночестве и думать о чем-то своем. Очень застенчив. А недавно, представьте себе, влюбился и уверяет, что это на всю жизнь!»

Дело в том, что однажды один из друзей, навещавших родителей Сальвадора, перевернул жизнь мальчика, подарив ребенку авторучку. Это была необычная ручка: в стеклянном шарике мальчик мог любоваться прекрасной дамой, которая в пушистой шубке ехала куда-то на санях, а сверху на нее медленно падали хлопья снега. Эта ручка стала для Сальвадора настоящей реликвией. «Вырастет — забудет», — полагали старшие. Но Сальвадор не забывал о своем наивном, греющем сердце сокровище никогда.

Встреча с богиней
В сентябре 1929 года местом, где жил и творил молодой Дали, был поселок Кадакес, расположенный неподалеку от города Порт-Аьигата. Художник уже был известен в обществе своей эксцентричностью, паническим страхом перед женским полом, и, конечно же, необычной манерой живописи. В 25-летнем возрасте Сальвадор оставался девственником, предпочитая флирту и ухаживаниям чтение сочинений Фридриха Ницше.

Люди, общавшиеся с ним в этот период, говорили, что Дали — человек «с большими странностями». Его реакции были неожиданными и не свойственными взрослым людям. Внешний вид художника также вызывал пересуды. Худой юноша с закрученными вверх усами и набриолиненными волосами приковывал к себе взгляды прохожих. Сальвадор Дали носил рубашки из шелка невероятных расцветок, браслеты из фальшивого жемчуга и экстравагантные сандалеты — все это доливало масло в огонь, сплетни о нем не стихали.

Жизнь Дали изменила неожиданная встреча. Однажды он пригласил своих друзей погостить у него вместе с женами. В ожидании гостей — супругов Магрит и Элюар — художник изготовил духи, используя клей, козлиные испражнения и лавандовое масло. Именно этим ароматом он надеялся произвести на своих друзей незабываемое впечатление. Уже нанеся на свои волосы эту ужасную смесь, художник случайно выглянул в окно и остолбенел. Там стояла девушка, которая, как показалось Дали, волшебным образом сумела покинуть свое заточение, девушка из его авторучки, образ которой он свято хранил в своей душе все эти годы.

Сальвадор тут же отказался от своей шокирующей идеи духов — любовь порой способна возвращать рассудок людям. Он смыл с себя нанесенную жидкость, надел оранжевую рубашку и украсил свое ухо цветком герани. После этих приготовлений он, наконец, пошел встречать гостей. «Знакомьтесь, Дали, — произнес Поль Элюар, показывая на девушку, которая произвела фурор в душе художника. — Это моя жена Гала, она из России, и я много рассказывал ей о ваших интересных работах». «Из России. Там много снега… Дама в санях…» — эти мысли, подобно снежному вихрю, проносились в сознании художника. Он опять утратил самообладание (а вместе с ним и дар речи), забыл о рукопожатии и мог лишь хихикать да пританцовывать вокруг своей дамы сердца.
Потом, по прошествии многих лет, он так описывал свою возлюбленную в книге «Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим»: «Тело у нее было нежное, как у ребенка. Линия плеч почти совершенной округлости, а мышцы талии, внешне хрупкой, были атлетически напряжены, как у подростка. Зато изгиб поясницы был поистине женственным. Грациозное сочетание стройного энергичного торса, осиной талии и нежных бедер делало ее еще более желанной». Вдали от нее художник не мог работать — кисти выпадали из его пальцев. Все мысли Дали были сосредоточены на жене его друга.

Богиня, которой поклонялся Дали, не отталкивала его, принимая ухаживания как должное. Они много гуляли вдвоем в горах, оставив мужа дома. Но однажды, разрываемый противоречивыми чувствами, Дали накинулся на любимую и попытался задушить ее. «Что ты хочешь от меня, отвечай?! Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал?!» — так кричал он в Гала. «Покончи со мной!» — прозвучал ответ. Дали решил, что она просит убить ее, и потянул к обрыву. Но непостижимая, порочная Гала имела ввиду совсем не то.
Изображение
Юность Гала
Елена Дьяконова была исключительной женщиной, обаятельной и расчетливой. Она, как магнит, притягивала к себе мужчин и умела их удержать. Ее первый брак был заключен с молодым поэтом Эженом Гренделем вопреки воле его родителей. Елене никогда не нравилось ее имя, и она просила знакомых называть ее Гала. Для своего супруга она также придумала красивый псевдоним — он стал называться Поль Элюар. Кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы ему не встретилась эта удивительная женщина? Ее интересовала не только поэтическая слава, она хотела сделать своего мужа состоятельным, респектабельным человеком. Именно поэтому они переехали в Париж, где Гала быстро познакомилась с парижским бомондом и завела полезные связи в литературных и издательских кругах.

Спустя некоторое время у них уже имелся собственный особняк, Гала могла позволить себе жить в свое удовольствие, ее украшениям из драгоценных камней завидовали многие парижские модницы. «Я буду, как кокотка, сиять, пахнуть духами и всегда иметь ухоженные руки с наманикюренными ногтями» — так писала она в своем дневнике.

И действительно, посещая какой-либо светский раут, Гала производила сенсацию. Элегантные наряды от Шанель, умение вести себя в обществе, непреодолимое очарование ставили ее на недосягаемый пьедестал. Вскоре у нее завязался роман с художником из Германии Максом Эрнстом. В то время в свете были популярны идеи свободной любви, и о чувствах Гала и Макса муж узнал в числе первых. Однако даже не это, а знакомство и общение с Дали, разрушило их брак.

Начало совместной жизни
Развод с Полем Элюаром состоялся в 1934. Но и здесь Гала проявила редкую душевную чуткость, официально оформив отношения с Дали лишь после смерти бывшего супруга. Элюар не винил свою жену в измене, он до последнего вздоха не верил, что та разлюбила его, и надеялся, что однажды жена все же вернется под его кров. Но надеждам этим не суждено было сбыться.

Дали и Гала поселились в Париже. У художника начался период огромного творческого подъема, он писал картины, не отдыхая, но не чувствуя особого физического или нервного утомления. Он писал легко — как дышал. И картины его завораживали, меняли представления о мире. Свои картины он подписывал так — «Гала-Сальвадор Дали». И это справедливо — она была тем источником, из которого он черпал свои силы. «Скоро вы будете таким, каким я хочу вас видеть, мой мальчик», — так говорила ему Гала. И он соглашался с этим.
Изображение

Все бытовые заботы взяла на себя Гала, предоставив художнику творить, не отрываясь на обыденность. К продаже своих картин он также не имел никакого отношения — этим занималась она. В число ее добрых друзей входило множество тонких ценителей искусства, и она знакомила их с работами Дали. Одной из их первых побед было получение чека за картину, которую художник еще не написал. Сумма на чеке стояла солидная — 29 000 франков.
Изображение
Сальвадор и Гала не знали нужды, они могли позволить себе подразнить публику странными выходками. Это провоцировало слухи, которые выводили из себя людей, имеющих иной склад характера. Так, о Дали говорили, что он извращенец, болен шизофренией. И действительно, его длинные усы, выпученные глаза невольно наталкивают на мысль, что гениальность и сумасшествие идут рука об руку. Но эти слухи лишь забавляли влюбленных.

Гала часто позирует своему мужу — она присутствует на его картинах и в аллегории сна, и в образе Богоматери или Елены Прекрасной. Периодически интерес к сюрреалистическим картинам Дали начинает затухать, и Гала выдумывает новые способы заставить богачей раскошелиться. Так Дали начал создавать оригинальные вещицы, и это принесло ему серьезный успех. Теперь художник был уверен в том, что точно знает, что же такое сюрреализм на самом деле. «Сюрреализм — это Я!» — говорил он, уподобившись королю-Солнце.

Но вот пришла старость…
Жизнь Гала была бы безоблачной до самых последних дней — если бы не старость!.. Женщина, привыкшая блистать, не могла смириться с морщинами, дряблостью кожи, поэтому пыталась помешать естественному процессу старения, принимая витамины, проходя курсы омоложения, делая пластические операции.
Изображение
Диеты и молодые любовники тоже шли в ход, но и они не могли помочь ей на склоне лет. Одним из ее любовников был Джефф Фенхольт, исполнитель роли Мессии в рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда». «Сальвадору все равно, у каждого из нас своя жизнь», — откровенничала Гала при общении с журналистами. Когда интервью брали у Дали, он придерживался той же линии поведения: «Я разрешаю Гала иметь столько любовников, сколько ей хочется. Я даже поощряю ее, потому что меня это возбуждает». Была ли такая позиция искренней — нам этого уже не узнать.

На закате лет
На склоне лет Гала несколько отдалилась от Дали. Он купил ей средневековый замок - Пуболь, где она наслаждалась последними радостными днями со своими юношами. Но когда она сломала шейку бедра, альфонсы, конечно же, бросили свою госпожу, и она осталась в одиночестве. Гала умерла в клинике в 1982 году.

Гала попросила Дали похоронить ее в Пуболе, однако один из испанских законов запрещал перевозить тела погибших без специального разрешения властей. Закон был принят еще во времена, когда в Европе бушевала эпидемия чумы, и уже порядком устарел, но за его нарушение, тем не менее, Дали светила тюрьма. Его это не останавливало.

Обнаженное тело возлюбленной Сальвадор оборачивает в одеяло и садит в «Кадиллак», как живую. С ними отправляются верный водитель Артуро и сестра милосердия. На случай, если авто остановят служители правопорядка, договорились сказать им, что Гала умерла в дороге.

Путь занял немногим более часа: «Кадиллак» прибыл в Пуболь, когда все уже было готово для погребения. В 6 часов вечера 11 июня 1982 года Гала Дали была захоронена в гробу с прозрачной крышкой в склепе замка в Пуболе после короткой церемонии в узком кругу.

С уходом Гала странности художника стали проявляться еще сильнее. Он навсегда оставил холст и кисти и мог целыми днями ничего не есть. Если его пытались уговорить, развлечь беседой, Дали становился агрессивен, плевал в медсестер, иногда даже кидался на них. Но он не бил женщин — только царапал им лицо ногтями. Казалось, он утратил дар членораздельной речи — мычание художника никто не мог понять. Теперь уже все были уверены в том, что безумие полностью овладело сознанием гения.
Без своей музы Дали прожил еще семь лет. Но можно ли эти годы назвать жизнью? Слишком большим оказался счет, который предъявила художнику судьба за его гениальные прозрения.
Когда же приступы не терзали художника, он просто сидел у окна с закрытыми ставнями и часами смотрел в пустоту.
Дали похоронили в Театре-музее в Фигерасе. Свое состояние и работы художник завещал Испании


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 04 янв 2012, 23:09 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
ЖЕНА НАБОКОВА
Характер у Набокова был скверный: он дурачил биографов, ругался с журналистами, мог разнести книгу близкого друга, прикидывался близоруким, чтобы не здороваться
...за то, что, радости синоним,
сияет солнце без конца,
чертами своего лица
напоминая Веру Слоним
Иосиф БРОДСКИЙ
Изображение

Никто с полной уверенностью не знает, нужна ли писателю жена. И если она уже была в жизни, кем она являлась: доброй феей или мировым злом? По крайней мере, в русской литературе так уже повелось -- судить жен. Есть в этом, конечно, что-то бытовое: а давеча Клава из третьей квартиры своего Федора снова сковородкой огрела. Не подходит она ему, не под-хо-дит! Писательские жены просто рангом повыше, а так, подход к ним тот же, на уровне товарищеского суда.

Вера Набокова не избежала ни похвал, ни упреков. Одни говорили, что она выиграла чемпионат среди писательских жен -- была критиком, секретарем, переводчиком, слушательницей, литагентом, редактором, душеприказчиком. Другие называли ее железной девой, диктатором. Сам Набоков считал ее своим двойником, человеком, созданным по одной с ним мерке очень постаравшейся судьбой. В канун дня рождения великого русского и великого американского писателя вопрос стал ребром: а нужна ли была ему жена? И зачем?
Изображение


ДЕВУШКА С ВОЛЧЬИМ ПРОФИЛЕМ
Познакомились они при загадочных обстоятельствах. Первая версия, набоковская: «Я познакомился с моей женой, Верой Слоним, на одном из эмигрантских благотворительных балов в Берлине, на этих балах русские девушки традиционно торговали пуншем, книгами, цветами и игрушками. Мы могли повстречаться и раньше, в Петербурге, в гостях у кого-нибудь из общих друзей». Они действительно могли встречаться и раньше, но в России между ними была бы пропасть кланового общества, и судьбе просто пришлось проделать большую работу, чтобы столкнуть их в Берлине, а не в Петербурге.

На балу она была в черной маске с волчьим профилем. Загадочная дама увлекла Сирина в ночной город на прогулку. Маску снять отказалась, вроде бы для того, чтобы Набоков внимательно усвоил то, что она говорит. А не отвлекался на ее красоту. Набоков усвоил, потому что говорила она о его творчестве. Внимание к своей персоне со стороны прекрасной незнакомки не могло не польстить юному Сирину. Благодарный, он написал стихотворение «Встреча» о романтической прогулке и маске. Стихотворение было напечатано в «Руле», и Вера поняла -- маска сыграла свою правильную роль.

Дух русской литературы витает и над второй, более дерзкой версией: вроде бы Вера, которая была давно знакома с поэзией Набокова-Сирина, сама, как онегинская Татьяна, назначила ему свидание на мосту. Как и героиня «Дара», сотканная из черт подлинной Веры, Зина Мерц, будущая супруга зачитывала сборники Сирина до состояния пухлой затрепанности. Судьба судьбой, а к встрече Вера Слоним была подготовлена. Впрочем, сама Вера не очень любила, когда ее муж говорил об этом посторонним. Когда же Набоков уже был готов рассказать об их первой встрече американскому ученому, Вера резко оборвала его на полуслове, обратившись к любопытствующему: «Вы что, из КГБ?»

Отец Веры Евсей Слоним был родом из небогатой семьи, изучал право, но адвокатом так и не стал -- пятый пункт помешал. Стал же крупным лесоторговцем, но в 1920 году вынужден был уехать из России, которой уже не были нужны толковые предприниматели. В Берлине он открыл издательство, выпускающее переводную литературу. Вера помогала отцу в этом, пока инфляция не снесла все его успешные начинания.

Все три дочери Евсея получили прекрасное образование. Вера, средняя, читала с трех лет и обладала уникальной памятью. Позже она станет «памятью Набокова», который частенько забывал и цитаты, и даже собственные тексты: Вера тут же подсказывала мужу и могла свободно цитировать огромные куски из его романов. Так же она знала наизусть «Евгения Онегина». «Жесткий диск» ее памяти, хранившийся в прекрасной головке, выдавал Набокову ценные сведения из глубины совместно прожитых лет: вроде цвета куртки, которую носил их сын Митя в трехлетнем возрасте.

Женитьба на еврейке была для Набокова концептуальным поступком. В.В. Набоков был сыном того самого В.Д. Набокова, погибшего от руки экстремистов-черносотенцев в 1922 году в Берлине. Набоков-отец всю жизнь боролся против юдофобии. В этом сын шел по стопам отца. Бывали случаи, когда он просто выходил из комнаты, оборвав собеседника на середине фразы, содержавшей антиеврейский намек. Иногда доходило до абсурда. Однажды писатель с женой отправился отдыхать на юг Франции. Там, в маленькой гостинице, которую держал отставной русский генерал, Набокову почудился дух антисемитизма. Несколько дней подряд он читал лекции генералу о значении евреев в русской жизни. После чего при упоминании самим Набоковым имени Андре Жид генерал строго отчитал писателя: «В моем доме прошу не выражаться»... До Веры, кстати, у Набокова были короткие романы с двумя еврейскими девушками. Третий роман затянулся на всю жизнь.

Эмигрантская жизнь была совсем не похожа на жизнь петербургскую, дореволюционную. Например, Евсей Слоним вовсе не был в восторге от такой партии для дочери. Это в России Набоков был бы завидной партией -- аристократ, голубая кровь. Слоним как коммерсант понимал, что здесь, за границей, писательство обеспеченности совсем не гарантирует. Но Вера была девушкой своевольной, совета отцовского не спрашивала. Однажды они просто пришли ужинать к ее родителям, и Вера как бы невзначай проронила: «Нынче утром мы поженились».



МИССИЯ: ЖЕНА
С огромной долей вероятности можно предположить: Набоков размышлял, нужна ли ему, в сущности, жена вообще -- ему, который привык к своему нищему счастью и к своей свободе. А жена -- это отказ от свободы, мысли о будущем, бюджет, планирование. Но в Вере он нашел соратницу по творческой нищете. При этом он продолжал заниматься малоприбыльным репетиторством. Вера Набокова всяческую неустроенность быта терпела. Всю жизнь, по сути, они провели в меблированных комнатах, а когда маленького сына Митеньку знакомые спрашивали, где он живет, он отвечал: «В маленьких домах около дорог».

Набоков не любил писать за письменным столом, предпочитая диван или ванну. «Лолиту» он написал сидя на заднем сиденье их «бьюика», за рулем которого сидела Вера. Вместе они проехали по маршруту Гумберта Гумберта едва ли не через всю Америку, ночуя в мотелях, позже гениально им увековеченных. Затем Вера еще и спасала рукопись от уничтожения: пару раз Набоков в порыве гнева собирался выбросить ее в мусоропровод.

Набоков не только не умел водить машину. Еще в первые дни их семейной жизни он составил шутливый список вещей, которые он не умеет и никогда не научится делать: водить машину, печатать на машинке, говорить по-немецки (за столько лет жизни в Германии этот, мало сказать способный, -- гениальный в отношении языков человек не удосужился выучить немецкий, потому что тот ему претил), складывать зонт, беседовать с обывателями. Все это до конца жизни за него делала Вера.

И еще она работала. Даже когда писатель Сирин стал знаменит, их берлинские доходы были по-прежнему скудны. Вера работала в адвокатской конторе: до последних дней она помнила тот адов труд, когда ломит спину от машинки, стенографии, перепечатки, переводов и -- в придачу -- тошнит от немецкой тупости, пошлости, канцеляризма. А Набоков занимался своим -- романами. В череде романов родился их единственный сын Дмитрий. Поначалу В.В. был немного огорчен тем, что Вера занята ребенком и он не может ей диктовать. Жаловался, что это тормозит работу. Но сын есть сын, он был славный и сплошное очарование.



СОБАЧНИЦА-РАЗЛУЧНИЦА
Убегая от фашизма, Владимир, Вера и Митя переехали в Прагу, затем в Париж. В Канне между Владимиром и Верой состоялось неприятное объяснение. Незадолго до этого Вера от общих знакомых узнала о романе супруга с некой Ириной Гваданини, но молчала, ожидая решительных действий с его стороны. Набоков мучился, писал письма Ирине, с которой сблизился в Париже. Соперница была хороша собой, знала уйму стихов, была заядлой собачницей, дрессировщицей пуделей и даже подрабатывала стрижкой собак. Для Набокова, с его требовательным вкусом, это был выбор парадоксальный. Он всегда награждал несимпатичных героев дурацкими занятиями: а судьба, в свою очередь, подшутила над ним.

Вера поставила Набокова перед простым выбором. Он выбрал семью, но как-то не сразу, продолжая тайно писать письма Ирине и мучась от вульгарности обмана. Скоро Вера узнала об этом половинчатом решении и вообще перестала с ним разговаривать. В итоге этой мучительной драмы чувств Набоков все-таки остался с Верой: возможно, на чаше весов оказалась не только любовь, но и здоровый прагматизм. Что ждало его во втором браке? Ирина Гваданини, думается, справилась бы только со стрижкой. Или дрессурой.



ЖИЗНЬ КАК ДЕЛОПРОИЗВОДСТВО
В Америке, в пору его преподавания в Корнельском университете, Вера приходила вместе с ним на каждую лекцию. Она поддерживала его за локоть, в другой руке несла стопочку книг. Она сидела в первом ряду или где-нибудь поблизости, и взгляд Набокова-профессора был неизменно направлен на нее. По сути, все лекции были прочитаны Вере. Он называл ее ассистентом. Вера помогала ему во всем, иногда даже принимая экзамены. Во время занятий, когда он забывал цитату (а забывал он их постоянно), Вера молниеносно подсказывала ему. Она раздавала буклеты, манипулировала классной доской, писала мелом.

Все это вызывало различные толкования студентов. К примеру, считалось, что не Набоков ставит отметки, а его супруга: сторонники этой теории, рассчитывая на благосклонность, заискивающе улыбались именно Вере. Она не была суровой: когда помощник Набокова по самой строгой шкале предварительно оценил работы, она остановила его возле входа в аудиторию, просмотрела работы и ... завысила все отметки.

Говорили, что их неразлучность объяснялась сердечной болезнью Набокова, а Вера всегда была наготове к оказанию помощи. Некоторые биографы пишут, что у писателя была аллергия на меловую пыль, но это, пожалуй, из области легенд -- Набоков всю жизнь отличался превосходным здоровьем. Говорили и другое: что он стесняется своего некрасивого почерка (возможно, он просто ленился писать). Болтали даже, что Набоков был слепым, и она водила его как верная собака-поводырь: не единожды они входили в класс под руку.

Были и нелепые слухи, например о том, что Вера заставила Набокова жениться на себе, угрожая пистолетом, и до конца жизни держала мужа в заложниках. Впрочем, Вера действительно почти всегда носила в дамской сумочке браунинг: она была очень подозрительной и хотела как-то защитить свою семью. Еще в Германии она вращалась в кругу бывших офицеров и научилась отменно стрелять. А однажды Вера Евсеевна рассказывала, что, находясь под впечатлением «подвига» Фанни Каплан, тоже хотела кого-то застрелить: одни говорили, что Троцкого, другие -- советского посла в Берлине.

Студенты (не зная о браунинге, конечно) относились к ней с опаской, не понимая, зачем преподаватель водит с собой жену. С ней боялись перемолвиться словечком, да она и была слишком сосредоточена на делах мужа. Коллеги по университету завидовали ее феноменальной памяти и отмечали ее необычайную преданность Набокову. Когда кандидатуру Набокова рассматривали в одном из университетов, один преподаватель заметил: «Какой смысл его брать? Всю работу делает она!» Швейцарцы, соседи Набоковых в Монтре, отмечали, что в окне за машинкой они видят горделивый профиль Веры. Это порождало уже другие слухи, что пишет романы именно она, а не Набоков.

...Вся ее жизнь была делопроизводством. Обладая уникальным свойством упорядочивать и корректировать тексты безболезненно для Набокова, она много лет «перебеливала» его рукописи -- переводила из письма в печатный текст. Часто он просто диктовал ей. Вдохновительница и помощница, Вера могла и отменить появление нового текста -- к примеру, ей не понравилась идея романа о сиамских близнецах, который должен был стать апофеозом набоковской «мании двойников». Могла она и спасти от небытия погребенный под черновиками и трудами по энтомологии роман -- Bend Sinister. Набоков совсем забыл о нем, все лето посвятив ловле бабочек. Она же предложила перевести «Евгения Онегина» на английский, при этом сама проделала огромную работу, перепечатав текст на трех тысячах листов.

В их бытовой жизни имелись просто потрясающие детали. Набоков так и не научился пользоваться телефоном. Он не мог разговаривать не только с обывателями, но и со всем остальным миром. От его имени всегда говорила Вера, а он стоял рядом с аппаратом.

Она вела переговоры с издательствами и уговаривала издателей идти на уступки, выбивала гонорары. Вела его переписку, ограждая от желающих познакомиться. Гений не имеет права добродушно потакать праздному желанию многих. Она писала письма, а Набоков их подписывал или просто одобрял. Многие ее письма начинались с уловки: «Владимир начал это письмо, но вынужден был в спешке переключиться на что-то другое и попросил меня продолжить...»

Таким образом, Вера Набокова создавала некую воздушную подушку между миром и писателем, ту самую дистанцию, недосягаемость, на которую жаловались окружающие. Возможно, это и было необходимо Набокову. Характер у него был скверный: он дурачил биографов, ругался с журналистами, мог разнести книгу близкого друга, прикидывался близоруким, чтобы не здороваться. Вера вела сухую учтивую переписку, и иногда сам Набоков отвечал от имени Веры, имитируя ее деловой тон. От этих игр у биографов образовалась жуткая путаница в письмах и головах. Когда нужен был нейтральный персонаж, Вера подписывалась именем выдуманного ассистента Корнельского университета. Ее дневная норма была около 15 писем, она проводила по 5-6 часов за письменным столом.



МОНОПОЛИЯ НА МУЖА
Вера была отлаженным механизмом, призванным поддерживать его Дар. Они оба были тружениками, но разного направления. Набоков как демиург рождал миры, населял их, заставлял жить. Вера -- упорядочивала, выметала лишнее, чистила, скребла, выставляла напоказ. Она давала ему ощущение стабильности и основательности жизни. Естественно, что при этом Набоков сам не испытывал никакого интереса к обыденной реальности: скажем, к преподаванию и издательским делам. Существует версия, что именно Вера вынуждала его ходить на лекции, поэтому и сопровождала его всюду.

С другой стороны, ее вечное присутствие ограждало его (может быть, и напрасно) от живого общения. Она могла прервать его на полуслове, резко встать, давая собеседнику понять, что встреча закончена. Еще неизвестно, кому более мы обязаны непрозрачностью жизни Набокова -- самому В.В. или же Вере.

В некоторых воспоминаниях Вера предстает как злой ангел: она буквально вырвала Сирина из эмигрантской литературной среды, установив жесткую монополию секретаря на аудиенции. При первом же знакомстве с новым человеком она ставила на нем «резолюцию», еще более категоричную, чем делал это сам Набоков. Она признавала, что более требовательна к людям, чем В.В., и что ей сразу же бросаются в глаза их низменные качества. По свидетельству учеников, Набоков не был мизантропом, отказ от общения мог быть следствием вердикта Веры. Она была человеком жестким, волевым, подозрительным.

Звучат и профессиональные упреки в ее адрес: мол, она была недостаточно образованной, чтобы давать советы. К примеру, ее переводы -- английские, немецкие, французские -- откровенно слабые. Хотя Вера помогла Набокову преодолеть отчуждение знакомого с детства, но все же неродного английского языка. И после его смерти одинокая восьмидесятилетняя женщина самоотверженно работала над переводом «Бледного пламени», именно это держало ее в рамках прежнего существования.

Набоков неоднократно подчеркивал, что ему необязательно возвращаться на родину, в полицейское государство: его Россия всегда была с ним -- мир его детства, сын и Вера, которая создала комфортную оболочку из схожести вкусов, любви к словам, чуткости к красоте и чистоте языка.

Хотя схожесть их вкусов была не такой уже абсолютной. Они оба обладали цветовым восприятием языка, любили игры, но в то же время в отличие от Набокова Вера увлекалась политикой, живописью, театром. Его же затащить на спектакль было невозможно. Он терпеть не мог домашних животных, и Вера развешивала у себя в комнате фотографии кошек и собак, принадлежащих друзьям.

Романные жены у Набокова -- исчадия ада, которые только и способны, что губить ростки прекрасного. Они заставляют терпеть вероломные измены и совокупляются по зову природы. Такова Марфинька, жена Цинцинната («тишь да гладь, а кусачая»), такова и жена Чернышевского в «Даре». Иные создания, к примеру Лиза из романа «Пнин», свою пошлость маскируют под видом прогрессивных девиц, которые постоянно находятся в развитии: то стихи слагают, то за психоаналитиков замуж выходят. Есть и другие, более роковые женщины, загадочные и не без вдохновительных признаков красоты: особенного строения яремной ямки, фиолетовой родинки, бархатных глаз, посаженных чуть выше обычного. Они похожи на прустовских героинь, которые губят писателя внутренним несоответствием его Дару.

Вера не была похожа ни на кого из них. Она повторяла, что у Набокова всегда хватало вкуса, чтобы не вводить ее в свои книги. Хотя это было лукавством: не целиком, так по частям -- отдельными приметами, свойствами, репликами -- она растворилась в героинях. Мы можем опознать ее в Зине и в Клэр. Но есть ощущение, что о ней мы никогда не узнаем всей правды. Во-первых, еще двадцать лет будут недоступны архивы Набокова. Во-вторых, правды в этом биографическом смысле не существует: у современников была правда очевидцев -- друзей и недругов. А у Набокова была своя правда, правда мужа. Как принято говорить на товарищеских судах, ему жить.

Саша ДЕНИСОВА


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 24 янв 2012, 15:36 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
Мария Башкирцева

Мопассан посетив могилу Марии Башкирцевой, сказал:"Это была единственная Роза в моей жизни, чей путь я усыпал бы розами, зная, что он будет так ярок и так короток !"
Изображение
Ей даровал Бог слишком много!
И слишком мало - отпустил.
О,звездная ее дорога!
Лишь на холсты хватило сил...
Я с этой девушкой знакома
Увы,конечно не была!
Но,как она- сидела дома
И золотой узор ткала
В привычной клетке одиночеств.,
Где и живет одна- душа
Как много в дневниках пророчеств
Когда Любви тебя лишат!
Ей даровал Господь так много!
А Жизнь -крупинками считал
О,звездная ее дорога!
И Смерть -признанья пъедестал!
Изображение
С детства запомнилась картинка из красочной детской энциклопедии: девушка,почти подросток- тонкие черты лица,белокурые волосы,-явно жила в далеком 19 столетии- полулежит в кресле мечтательно уставившись в окно.Такое красивое лицо,но больше всего на нем завораживают глаза-огромные,слишком выразительные,мама,придерживая книгу на моих коленях тихо говорит:"необычные".
Изображение
Потом мы вчитываемся в текст и я,позабыв,что книга чужая,что рвать и пачкать ее нельзя,что взяли на три дня,начинаю плакать прямо над той страницей,где написано,что девушка- художница рано умерла от чахотки в 23 года,оставив после себя значительное количество картин,погибшее в годы войны, и огромный, в несколько десятков томов ,дневник ...
Изображение
Строчки расплываются перед глазами,на книге остаются мокрые пятна,мама недовольно ворчит и захлопывает книгу.Тяжесть ее давит мне на колени,я не выдерживаю и она падает прямо в мягкую серую землю-пыль под скамейкой.(Мы читаем книгу на даче)Мама и вовсе рассержена:"Ну вот,выпачкали книгу! Что теперь скажет тетя Катя?! Следующей- не даст уж точно!"
Но какое мне дело до тети Кати с ее роскошными книгами?! Мне до слез и тоскливой боли под сердцем жалко девушку с загадочными глазами-там так много грусти,я десятилетняя,быстро догадываюсь почему...Может быть тогда впервые тень от слова "Смерть" коснулась моей души тонкими перстами.
Как будто ледяной камешек упал в сердце,оставив там едва заметный холодок и часто наплывающее,сладковато-горькое чувство удивления и тоски при звуках имени: Мария Башкирцева.
Изображение
В ее жизни было все. Богатство,роскошь,предвосхищение малейших желаний,обожание,переходившее со стороны деда и матери в боготворение.Она родилась в богатой и родовитой семье Башкирцевых,- чьё имение славились роскошью и хлебосольством на Полтавщине,и уступало по величине лишь имению знаменитого гр.Кочубея,-но почти не помнила Украины,так как в десятилетнем возрасте была увезена за границу- из-за слабого здоровья,по настоянию обожавшего ее деда-,англомана,аристократа,библиофила,тонкого ценителя искусства.
Изображение
Почти не помнила она и отца,с которым мать рассталась,выиграв бракоразводный процесс,что тогда было редкостью для России.
Мари проведет свое детство,вдыхая аромат миндальных садов на юге Франции,слушая негромкий шум моря на Лазурном берегу,засыпая под его рокот.Многие места старой Европы,знаменитые одним своим звуком,станут ей родными:Ментона,Лондон,Париж, Ницца.
Изображение
Не будет ни одного музея, ни одной картины,ни одного спектакля,концерта, который Мари,Муся,Мусенька- так обожающе звали ее родные-не увидела,ни посмотрела,не оценила бы, не записала в свой знаменитый сенсационный (позже,позже!)"Дневник"...Она живет в каждодневном общении с прекрасным,оно дает ей как бы второе дыхание.Ее дневник",подобен великолепной ткани,вывороченной наизнанку"- по отзыву современников.
Изображение
Одиночество,его золотая клетка,(из-за рано развившихся болезней-хронического ларингита похитившего голос,великолепный от природы, и слух,данный лишь редкостным пианистам,может быть,таким,как Лист или Шопен,-а позже -туберкулез,уже приведший к могиле ) и "было той силой,что поднимало со дна ее души,все что там находилось."(Мстислав Князев) Больше всего ее терзала мысль о бесследности, полном исчезновении.
Изображение
Если" душа чувствует,любит,ненавидит,желает,если, наконец,одна только эта душа заставляет нас жить,каким же образом происходит,что какая -нибудь царапина этого бренного тела,какой - нибудь внутренний беспорядок,какой - нибудь излишек вина или пищи- каким образом все это может заставить душу покинуть тело?" Этим вопросом Мари озабочена постоянно,сколько бы не было ей лет...

Может быть, поэтому у девочки,постоянно окруженной врачами,их советами и порой слишком навязчивой опекой родных,развивается стремление заявить о себе,развить свои недюжинные таланты- в музыке,пении,рисовании,покорить ими,этими талантами, Мир?
Изображение
Многие потом писали о сильно развитом у Башкирцевой чувстве тщеславия,самолюбования и гордыни.Но мне кажется, здесь другое.
Просто- напросто,как все недюжинные натуры,она быстро перерастает уровень,окружающих ее людей- пусть и беззаветно любящих,пусть и преданных, -и начинает осознавать свою обреченность на одиночество.
"Кому много дано,с того многое и спросится!"-написано и придумано не нами.Трудная, похожая на блеск рано сорвавшейся с неба звезды жизнь Марии Башкирцевой- тому подтверждение .
Изображение
Она не имела внешности" синего чулка",ее дарования и познания в литературе,музыке,живописи,химии поражали современников,но в итоге такое блистательное вступление в жизнь,такой каскад упоительных возможностей обрывается столь внезапно,что,впервые увидев даты ее жизни ,думаешь не опечатка ли это?!
Образ Марии Башкирцевой в расцвете ее таланта и за несколько месяцев до смерти взволнованно рисует рассказ известного в своё время во Франции критика Франсуа Коппе.
Изображение
Вот отрывок из него..."В эту минуту вошла мадемуазель Мари. Я видел ее только раз,я видел ее в течении какого- нибудь часа-и никогда не забуду ее.В свои 23 года она казалась гораздо моложе,небольшого роста,при изящном сложении,лицо круглое,безупречной правильности:золотистые волосы,темные глаза,светящиеся мыслью,горящие желанием всё видеть и всё знать,губы,выражавшие одновременно твердость,доброту и мечтательность,вздрагивающие ноздри дикой лошади.

М-ль Башкирцева производила с первого взгляда впечатление необычайное...воли,прячущейся за нежностью,скрытой энергии и грации.Все обличало в этой очаровательной девушке высший ум.
Изображение
Под этой женской прелестью чувствовалась железная,чисто мужская сила.На мои поздравления,она отвечала мне мелодичным,приятным голосом,без всякой ложной скромности признаваясь в своих горделивых замыслах...в своем отчетливом желании славы.Чтобы посмотреть другие ее работы,мы поднялись в мастерскую.Любопытство влекло меня в более темную часть мастерской,где я увидел тома, стоявшие плотными рядами на полках.
Изображение
Тут были все высокие творения человеческого духа и все - на своих родных языках- и французы,и англичане,и немцы и древние греки.И русские и итальянцы.И это вовсе не были книги ,выставленные напоказ.Это были настоящие книги,читанные и перечитанные,потрепанные,изученные.Рядом стоял открытый рояль,на котором прекрасные руки Мари переиграли всех музыкальных авторов"

"Мне уже пора было удалиться"-рассказывает в своем "Предисловии к каталогу картин М.К.Башкирцевой"( для парижской выставки 1877 года) Франсуа Коппе-"и странно,я испытывал в эти минуты какую - то скрытую тревогу,какой -то страх- я не решаюсь сказать: предчувствие.
Изображение
При виде этой бледной,страстной девушки,мне представлялся необыкновенно роскошный тепличный цветок с необыкновенным ароматом,,и какой -то тайный голос как бы шептал мне:"Слишком много зараз!" Это было действительно слишком ...."
Прислушаемся же к нашей героине,которая успела блистательно описать свою короткую жизнь. Её дневник поможет нам в этом,дневник,изданный впервые в 1887 году во Франции,на французком же языке, и вызвавший настоящую сенсацию.
Изображение
Дневником болели,восторгались,его отрицали,над ним посмеивались и даже сомневались в подлинности,но не оставались равнодушными!
Дневник написан предельно откровенно,подобных ему почти нет в истории,и,может быть,поэтому он подвергался столь яростной критике...
Изображение
К слову сказать, в России он не был издан вплоть до 1999 года,как не было до сих пор и не одной выставки работ Башкирцевой в России или на Украине, и мало кто может судить о ней ,как о незаурядном и талантливейшем художнике конца 19-го века. (Лишь сравнительно недавно незаурядность личности Башкирцевой стала привлекать внимание ученых -психологов,пытающихся раскрыть феномен потенциала творческой личности вообще и женской Личности- особо)
Изображение

Мне кажется никто не любит всего как я люблю-пишет Мария на сокровенных страницах: искусство,музыку,живопись,книги, шум, тишину, смех, грусть, тоску, шутки, любовь, холод, солнце, всякую погоду, все времена года,спокойные равнины России и горы вокруг Неаполя,снег зимою,осень с ее дождями,весну с ее тревогой,спокойные летние дни и прекрасные ночи,наполненные сверкающими звездами...Я люблю все до обожания.
Я хотела бы все видеть.все обнять,все иметь,слиться со всем.!" и тут же о себе,пронзительная фраза:"Я подобна свече,разрубленой на четыре части и горящей со всех концов".

Изображение

А ведь ее упрекнут в холодном темпераменте- полюбила не мужчину,а искусство- до страсти,до самозабвения,решив отдать ему всю жизнь...
Да,было так,иначе откуда бы возникло за очень короткий период более 150 картин.? Но как ошибались говорящие о том,что в ней больше было мужских качеств,чем женских,что она была холодна,как лед! Они просто не имели возможности заглянуть в ее письма к Мопассану,которые до сих пор известны обрывочно.
Изображение
Два слова об этом странном письменном романе.Она не искала со знаменитым тридцатилетним писателем встреч,свиданий,но ее письма-талантливые,нервные,блестяще написанные,со свободными ссылками на древних и современных авторов,скрыто чувственные,женственные,остроумные,немного грустные(она боялась грусти,считая,что это не должно занимать в жизни женщины много места:"Спросите у всех,кто меня знает,о моем расположении духа,и Вам скажут,что я самая веселая,самая беззаботная и самая счастливая,так как я испытываю величайшее наслаждение казаться сияющей.. и охотно пускаюсь в ученый спор или пустую болтовню.")

Изображение
Задели болезненную душу Мопассана,вызвав его на откровенность.
Он был очарован письмами русской незнакомки,он жаждал прочесть новые строки,в его ответных письмах чувственный цинизм перемешивается с глубокой откровенностью и плохо скрытой нежностью к очаровавшей его Мари.И может быть только чтобы оградить себя от готовящейся нахлынуть на него лавины чувств,он пишет Марии цинично- остроумное письмо,которое она сочтет оскорбительным для себя. Башкирцева отвечает Мопассану последний раз:"Вы не тот,кого я ищу.
Изображение
Но я никого не ищу,ибо полагаю,что мужчины должны быть аксесссуарами в жизни сильных женщин. Невозможно поручиться за то,что мы созданы для друг друга.Вы не стоите меня. И я очень жалею об этом.Мне так хотелось бы иметь человека, с которым можно было бы поговорить". Переписка оборвалась и все попытки со стороны Мопассана возобновить ее, встретиться с Мари.были тщетны.
Она остается одна.Золотая клетка ее одиночества захлопывается еще сильнее.Она слышит как поворачивается ключ.
Изображение
Она уходит в себя,уходит в музыку,живопись, книги,ею овладевает лихорадка чтения,жажда все больших знаний,она составляет план занятий,находя,что ее образование -хаотично,бессистемно.Читает на латыни,французком,английском по 5-6 книг и десяток газет за день!
Пренебрегает советами врачей,играет на рояле помногу часов в день,а ведь ей запрещено. Но она всегда игнорировала свою физическую слабость,не говорила о болезни вслух,презирала заботу о телесном,вышучивала свой кашель и согласилась серьезно лечиться лишь когда все уже было запущено.

Изображение
Она говорила,что отдаться полностью живописи это ее мечта.Это ее достойная цель.Она поступает в частную академию профессора Жулиана в конце 1877 года.
После первых же занятий профессор Жулиан отмечает успехи новой ученицы."Я думал,что это каприз балованного ребенка,но я должен сознаться,что она действительно работает,что у нее есть воля и она хорошо одарена. Если это будет продолжаться,то через три месяца ее рисунки могут приняты в Салон"(ежегодная парижская выставка).
Изображение

Так оно и случилось.
В два года осваивает семилетний курс академии блестяще одаренная,но не менее трудолюбивая Мария.Она работает,полубольная,по 12-14 часов в день,почти ночует у мольберта и холстов.Учителя в изумлении смотрят на профессиональные холсты начинающей ученицы,оскорбительно выпытывают ей ли самой принадлежат все эскизы и рисунки...По академии ходят слухи,что почти все ее картины принадлежат художнику Жюлю Бастьену -Лепажу- мастеру реалистического пейзажа, с которым у "одержимой"русской,якобы -роман.А Мария запишет в дневнике,что Бастьен- Лепаж не может долго вдохновлять как учитель.



Если она повторяет Бастьен - Лепежа,то это- пагуба.Сравняться с тем,кому подражаешь - невозможно...Величайшие мастера велики только правдой и те,которые смеются над натурализмом - дураки и не понимают,в чем дело.Что же такое возвышенное искусство,если не то искусство,которое изображая перед нами тело,волосы,одежду,деревья с полнейшей реальностью,доходящей почти до обмана чувств,передает в то же время душу,мысль,жизнь..."(М.Башкирцева."Дневник")



Она писала о жизни,о красках и тонах,которые правдивы и поют,он а получала медали и призы на выставках,она познала вкус прижизненной Славы,но не была ею прельщена:"Радости от побед нет,потому что это достигнуто долгим и кропотливым трудом,в них нет ничего неожиданного,а также я чувствую себя на пути к более высокому и совершенному, и содеянное уже не удовлетворяет"(Там же)

Она была на пути к высокому,но - небесному,а не земному.
Скоротечный туберкулез отнимал ее последние силы.
Она подолгу лежала в постели вынуждена была прервать занятия,но на последней своей,неоконченной, картине нарисовала молодую женщину сидящую на траве в цветущем весеннем саду.

Изображение

"Весна". Последняя, незаконченная картина Марии Башкирцевой

Умерла она осенним дождливым днем, 31 октября 1884 года.
После нее осталась книга в тысячу с лишним страниц,да несколько полотен во Французких музеях- Люксембургском,Лувре,музее Ниццы.
Остальные картины родные увезли на родину и они погибли в начале Второй Мировой при бомбежке окрестностей Киева.

Но имя ее не кануло бесследно. На каменном свитке статуи символизирующей бессмертие (работа французкого скульптора по заказу правительства) выбито ее имя - Мария Башкирцева.
Мопассан же, посетив ее могилу, сказал:"Это была единственная Роза в моей жизни, чей путь я усыпал бы розами, зная, что он будет так ярок и так короток!"

картины Марии Башкирцевой

автор статьи Макаренко Светлана


Вернуться к началу 
 Заголовок сообщения: Re: Эта женщина в окне...
 Сообщение Добавлено: 17 фев 2012, 14:30 
Не в сети
богиня
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 мар 2010, 21:49
Бриллиантовый участник СП
Участий в СП:437
Сообщения: 10509
Откуда: Ун.Уфа
Баллы репутации: 331
Хочу сделать сюда копипаст истории любви. Этих людей не знают у нас в стране, а вот в Венгрии... Вообщем что может сделать мужчина творец для своей любимой жены!
Изображение

Любить по-настоящему – это значит делать счастливым любимого человека. К сожалению, вечная любовь редко встречается в нашей жизни, поэтому истории об этом волшебном чувстве бережно хранятся людьми всего мира
В центре Венгрии расположен небольшой городок Секешфехервар, что в переводе на русский язык означает «белая престольная крепость». Это бывшая резиденция венгерских королей и место, где многие из них обрели покой. Но не только монаршая история привлекает сюда туристов, они едут слушать совсем другую историю.
Началась она в 1905 году, когда студент факультета искусств Йено Бори, спускаясь по лестнице, заметил миловидную девушку с таинственной полуулыбкой на лице. Не промолвив ни слова, дальше они пошли, взявшись за руки, по улице и по жизни. Спустя несколько лет они поженились, а в 1912 году Йено приобрёл маленький домик в окрестностях Секешфехервара. Тогда и родилась у талантливого архитектора и художника дерзкая идея положить к ногам возлюбленной весь мир.
[img]http://img0.liveinternet.ru/images/attach/c/4/83/689/83689884_2.jpg[img]
Война отсрочила её осуществление на 10 лет. А в 1923 году мастер наконец смог объявить жене Илоне о своём намерении построить замок, в котором бы гармонично слились все архитектурные стили, все достижения мирового искусства, выражающие идею вечной любви.

Соседи, узнавшие об этом замысле, лишь ехидно посмеивались и пожимали плечами, считая Йено чудаком. Одна лишь Илона при встрече с ними опускала по своей привычке глаза, и на лице её застывала всё та же загадочная полуулыбка. Она вообще была очень молчалива. Очевидцы утверждали, что никогда не видели, как супруги Бори разговаривают: гуляли они только обнявшись, голова Илоны была неизменно склонённой к мужу.

Супруги считали, что настоящая любовь открывает человеку иные языки, перед которыми суетные человеческие слова теряют всякий смысл. Признанием в любви на одном из таких языков и стал прекрасный замок, который Йено строил камень за камнем 14600 дней, почти 40 лет своей жизни. Он стал единственным за всю историю мира человеком, в одиночку построившим такое сооружение.
Изображение
Сейчас замок Бори Вар – излюбленное место туристов и влюблённых. Считается, что пары, посетившие это место, никогда не разлучатся. Это «волшебство» вполне закономерно: место, буквально пропитанное великой любовью, ещё долго сможет делиться своей священной энергией с посетителями.

Замок вечной любви представляет собой величественное сооружение, в котором чудесным образом соседствуют готика, ренессанс и романский стиль, вовсе не вызывая ощущения безвкусной эклектики. На его территории размещены более 500 произведений искусства, созданных руками самого Йено, его жены и дочери. В каждой комнате, каждом дворике – многочисленные изображения Илоны, авторские работы художника Бори.

Между двумя башнями на входе в замок висит Дамоклов меч, напоминая входящим об истинных ценностях человеческой жизни. Внутренний двор окружает галерея, поддерживаемая ста колоннами, на ней размещены статуи героев, мыслителей и художников, прославивших венгерский народ.
Изображение
Над входом во внутренние покои – надпись: «Любовь есть Бог. Бог есть Любовь». Рядом – две ниши, в которых располагаются бюсты Йено, взгляд которого прикован к изображению жены, и Илоны, привычно опустившей глаза и сложившей губы всё в той же полуулыбке. Она стеснялась, когда Йено выражал свои чувства при посторонних и просила не делать этого, но счастливый влюблённый был непреклонен и не уставал повторять: «Тебе позавидовали бы все красавицы мира, увековеченные гениальными художниками, – так я тебя люблю!»
Изображение
Сердцем замка стала часовня – настоящий храм любви и семейных отношений.

На её центральной стене – живописно-скульптурная композиция, где Илона изображена в образе Святой Мадонны.

А за её спиной застыли пожелтевшие от зависти красавицы, в которых трудно не узнать Мону Лизу Леонардо да Винчи, Форнарину Рафаэля, Саскию Рембрандта и Хелену Фоурмент Рубенса.

В ногах Мадонны – склонившийся в поклоне ангел, в образе которого Бори изобразил себя.
Изображение
Все 40 лет Йено Бори, возводивший «замок мечты», светился от счастья. Его фантазия были неисчерпаема, творческая энергия дарила ему крылья. Одно за другим исполнялись все его желания. Он захотел сделать свою возлюбленную счастливейшей из всех женщин, живущих на Земле, – и сделал это.
Его мечту о дочери, как две капли воды похожей на мать, Бог осуществил сверх всех ожиданий: Илона родила двойню, дочь Илона стала точной копией матери, а Клара унаследовала её характер и талант отца. Также сбылась мечта счастливых родителей о гусаре, который, по шутливому убеждению Йено, прибывает в этот мир, в отличие от других детей, верхом на аисте.
Изображение
Стены замка хранят всю историю жизни семейства Бори. Стены комнат увешаны фотографиями, на которых Йено и Илона заметно стареют. Остаётся неизменным лишь одно: нежность в их взглядах друг на друга неподвластна времени.
1959 год стал одновременно датой завершения строительства замка и окончания земного пути замечательного мастера Йено Бори.

Илона пережила мужа на 15 лет, в течение которых каждое утро начинала с обхода своих владений. После утреннего ритуала она поднимала глаза к небу и опять загадочно улыбалась. Она не плакала на похоронах: всё в замке говорило ей о том, что муж здесь, рядом. Незадолго до смерти Йено заказал могилы для себя и жены. На большой глубине он попросил сделать между ними окно. Когда внуки спросили деда о его странной прихоти, он ответил: «Это для того, чтобы мы с бабушкой могли разговаривать, вас вспоминать».

Не забывают своих бабушку и дедушку и 20 внуков и правнуков, которые договорились по очереди жить в замке, поддерживая огонь в великом семейном очаге, освещающем и согревающем своей Любовью всех желающих познать силу истинных чувств.
Изображение
[youtube]http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=I59XlUGsTNc[/youtube]


Вернуться к началу 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
 
 Страница 2 из 2 [ Сообщений: 36 ] На страницу Пред.  1, 2





Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: Google [Bot] и гости: 1

 
 

 
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения

Найти:
Перейти: